Кордон «Ромашкино»

Катя проследовала вдоль грядки. В самом ее конце она увидела небольшой букетик васильков и вырезанное из какой-то открытки сердечко. Ей мгновенно вспомнились утренние ромашки, а также неопознанный шум под окном как раз в тот момент, когда мама просила прополоть грядку. Краска хлынула в лицо. Из груди вырвался писк, способный составить конкуренцию вокализациям охрипшего Соловья. Катя быстро, словно боясь, что кто-то перехватит послание, нагнулась и схватила букет. Прижала к животу и со счастливой, глуповатой улыбкой понеслась домой.

Она уже засыпала, когда из кустов, в которых переминалась с копыта на копыто Зорька, послышалось довольно громкое покашливание, затем мычание и наконец:

Любовь? Ко мне? Не верится. Пора?
Ждала давно и, кажется, готова
Прочесть всеоживляющее слово —
Короткий росчерк вышнего пера.

Катя приподнялась на локте, потянулась всем телом к звуку. Это были стихи! И они на все сто процентов совпадали с ее настроением!

В тот же момент из окна второго этажа раздался голос Соловья, успевшего-таки усвоить несколько стаканчиков Зорькиного молочка:

Скажи, любовь, кем в дом ко мне пришла —
Хозяйкой или гостьей на минутку?
Одно молю: не окажись ты шуткой.
Вокруг хватает подлости и зла.

И глухо, мечтательно, из коровьего хлева пророкотал драконий бас:

Любовь, скажи, как выбрала меня
Из юных звездноглазых миллионов?
Не ведаю пока твоих законов,
Но в холод ты добавила огня.

Катя вскочила, подбежала к окну, высунулась так, что чуть не выпала в мокрую от росы траву, хотела выкрикнуть, но постеснялась. Она зажала руками пылающие щеки и прошептала:

И я в ответ затеплила свечу.
Входи, любовь, тебя узнать хочу.

Глава 5 Бакалейно-авиационная

Прошла неделя. Было бы опрометчиво утверждать, что Катя всю неделю трудилась. Не остались без должного внимания ни купания в речке, ни вылазки по грибы-ягоды в одиночестве и с друзьями, ни болтовня на завалинке.

Соловей за это время пошел на поправку.

На самом деле никуда он не ходил. Лежал целыми днями в комнате или в гамаке и попивал молочко.

Горыныча же не переставали мучить зубные боли, к которым очень скоро добавились муки голода.

Попробуйте прокормить молоком гигантского динозавра с крыльями – и мигом все поймете!

В один из дней Катю окликнул Соловей.

– Иди сюда. Поговорить надо. По-моему, наш змей не в себе.

– Да? А в ком?

– В мыслях. Пагубных.

– Откуда такие выводы?

– Мне его поэзия перестала нравиться. Категорически! Дрянь какую-то строчит. Сплошная бакалея с гастрономией. Лучше бы о любви писал.

– Так он о ней и клепает свои опусы, – усмехнулась Катя. – Любовь многогранна!

– И какая грань из него выперла?

– Горыныч зубы еще не долечил. Ему есть охота. Смотри, как похудел!

Вообще-то змею хотелось не просто есть, а жрать. Смысл один, эмоциональная окраска разная. Но это слово писать в культурной книжке некультурно, вот и пришлось найти синоним.

– Ничего, меньше будет над замком пилотировать. Летчик-ас выискался! Пойдем к коровнику, послушаешь эти опусы.

Горыныч не спал. Он творил. Даже в нескольких шагах от коровника слышалось одухотворенное бормотание с вкраплениями членораздельной речи:

– О, булка! Твои пышные бока
Лишают сна и будоражат мысли.
Приди ко мне, родимая, пока
Как тесто эти мысли не прокисли.
Приди ко мне, банан, приди, грейпфрут!
Я тут, скорее же, друзья, я тут!
Глаза мои не врут, а рот открыт.
Я голодом уже по горло сыт!
Тарелка супа, даже корка хлеба,
Как жить без вас?
Гляжу с тоской на небо.
Там клецки – облака. Луна – головка сыра.
И все не мило. Да, друзья, не мило!

В образовавшуюся паузу тут же вклинилась деятельная и возмущенная муза Соловья. Довольно подло вклинилась: