Корень квадратный из прекрасного

ФИЛИПП: Заткнись, старая болтливая тварь!

СЕСТРА: Филипп, как ты смеешь!

МАМА ЛАВДЖОЙ: Боже, что я слышу?

СЕСТРА: Извинись немедленно.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Что я слышу? Меня никогда так не оскорбляли!

СЕСТРА: Зато ты оскорбляешь всех, мама.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Как ты назвал меня, Филипп?

ФИЛИПП: Не помню

МАМА ЛАВДЖОЙ: А я помню. Такое не забывается. Ты назвал меня старой болтливой тварью. Болтают ручьи, болтают красотки, южные красотки. Почему бы и нет, у них это профессиональное. Кстати, и у тебя тоже, мистер Лавджой. Чем ты еще занимаешься, кроме болтовни? Записываешь то, что я рассказываю о дяде Вилли и Бёди Граймс. Если бы ты писал занимательно, вроде "Унесенных ветром", тогда другое дело.

ФИЛИПП: Я никогда не писал о Бёди Граймс.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Ты написал про маленького мальчика на заборе, про японскую вишню, и про дядю Вилли на шестистах страницах, и совершенно никакого действия. Абсолютно никакого.

ФИЛИПП: Он умер в конце,

МАМА ЛАВДЖОЙ: М-о-й дядя Вилли.

ФИЛИПП: Да, мама.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Эти бесконечные воспоминания и нудные бессодержательные романы. Почему ты ни разу не писал ничего мало-мальски прибыльного? Бери пример с этой маленькой ^{француженки}[1]

ФИЛИПП: Хорошо, мама.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Старая болтливая тварь... старая... кто сделал меня старой? Я скажу вам, мистер Лавджой - ты и Лорина! Как ты мог, Филипп? Старая болтливая тварь! Эти слова будут звучать в моих ушах до Второго Пришествия. Немедленно возьми их обратно!

СЕСТРА: Когда ссорятся родственники, они знают, как больнее ранить друг друга. Знают, какое выбрать слово, как оно подействует.

ФИЛИПП: Беру свои слова обратно.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Сын мой, почему ты так меня ненавидишь?

ФИЛИПП: Потому что я ненавижу себя.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Я гордилась тобой... и перед всеми, кто готов был слушать, хвасталась... людям на улице, в транспорте, - везде. Но когда меня обижают, я тоже могу проявить характер.

ФИЛИПП: Что-то не замечал у тебя характера, одну только стервозность.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Смотрите! Слушайте! Никогда в жизни я не буду больше оплачивать тебя и твои безобразия. Знаешь, во сколько мне обошелся санаторий?

ФИЛИПП: Да.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Санаторий и прочие глупости. Никаких домов отдыха - домов отдыха для сумасшедших.

ФТЛЛТП: Я здоров.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Немедленно уезжаю.

ФИЛИПП: Тоже неплохо.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Я иду наверх, Лорина. После того, что я выслушала в этом доме, я не останусь здесь ни на минуту. Идем, Лорина.

Мама Лавджой выходит. Сестрица задерживается.

ФИЛИПП: Не знаю почему, но мне хочется попросить прощения. Ты знаешь, что я вынес за эти годы?

СЕСТРА: Знаю, Филипп.

ФИЛИПП: Четырнадцать лет назад "Японскую вишню" признали гениальной. Она завоевала все премии и сделала мне карьеру.

СЕСТРА: Филипп, как ты умудрился спустить все деньги?

ФИЛИПП: Я не верил, что слава и деньги были настоящими.

СЕСТРА: Они были настоящими.

ФИЛИПП: Лишь тогда. Я был прав, что не доверял им. Что со мной случилось?

СЕСТРА: Не знаю, не знаю.

ФИЛИПП: Я знаю одно: все произошло так неуловимо, что я и не заметил. Другие поняли это задолго до меня. Сестрица, почему ты мне не сказала?

СЕСТРА: Как я могла сказать?

ФИЛИПП: Когда ты увидела, что я выпиваю по три мартини перед обедом, почему ты не выбила у меня из рук стакан?

СЕСТРА: Как я могла?

ФИЛИПП: Когда я годами бесцельно скитался, почему не спрашивала, куда я иду?

СЕСТРА: Потому что не знала, куда бы ты хотел поехать.

ФИЛИПП: Когда я развлекался с женщинами, а Молли была здесь, почему не послала меня к чертям?

СЕСТРА: Я это делала, просто ты не помнишь.

ФИЛИПП: Лучше бы я никогда не писал этой проклятой книги! Никогда не забуду дня, когда она вышла.

СЕСТРА: Что же произошло?

ФИЛИПП: Ничего. Полная опустошенность. Я думал, что никогда больше не смогу писать, и чувствовал себя опустошенным и напуганным.

СЕСТРА: Любой писатель, закончив книгу, думает, что никогда не напишет другой.

ФИЛИПП: Год, два, три я боялся что-нибудь написать, а потом, когда я кончил вторую книгу, ее так беспардонно раскритиковали!

СЕСТРА: Критики имели на тебя зуб. Я помню, как рвала и топтала рецензии.

ФИЛИПП: Не было такой гадости, которой не удостоилась моя вторая книга, как не было такой похвалы, которую бы пропустили, говоря о первой. Что же со мной произошло? Я не переставал удивляться. Что я такого сделал?

СЕСТРА: Я говорила, чтобы ты не принимал этого так близко к сердцу.

ФИЛИПП: Когда-то я восхищался писателями. Теперь, чем больше я их узнаю, тем меньше уважаю... Две тети - гомосексуалисты, да и остальные омерзительны. Они готовы опустит тебя в унитаз ради премии или возможности появиться на обложке журнала "Тайм" - завистливые, бездарные, старающиеся так состряпать свои книги, чтобы они прошли на "ура" и не противоречили великому Закону.

СЕСТРА: Какому закону?

ФИЛИПП: Закону умолчания. Закону чистогана.

СЕСТРА: Как ты можешь так говорить о писателях?