Корень мандрагоры

Мы пили вино, наливая его в пластиковые стаканчики, тара–щились в небо, застрявшее в куцых кронах тополей, смеялись, несли всякую чушь или замолкали на секунду, чтобы потом рас–смеяться и снова рассказывать друг другу бессмысленную, но забавную ерунду. Я, после смерти отца погрузившийся в уста–лость и опустошение, медленно поднимался, выплывал на по–верхность. Это странное сочетание: девушка, невозможная, как поцелуй ангела, ночь, полная спелых звезд, и терпкая виног–радная кровь – все это размягчало мое естество, я чувствовал, что становлюсь податливым. Мне и вправду хотелось смеяться и хотелось, чтобы Белка была рядом со мной – и смеялась вме–сте со мной. Я думал, что из всех лекарств, духовных практик, химических или религиозных наркотиков эта смесь самая дей–ственная.

– Почему тебя так зовут?

– Что?

– Гвоздь – что это за имя?

– А… вот ты о чем…

– Да, я об этом. Налей мне.

– Белочка, наши имена написаны клинописью на этом июльском небе. Никто не знает, как перевести эти руны на русский или любой другой язык. Так что все мы обречены носить имена, которые нам дали такие же безымянные со–здания, как и мы.

– Ничего себе! Ты это серьезно?

– Смотря как ты к этому относишься.

– Ты странный, Гвоздь. Ты какой-то странный, Гвоздик…

– Наверное.

– А ты любил кого-нибудь?

– Мужчину или женщину?

– Мужчину?!

– Ну да. Я любил своего отца.

– А-а… Умник. А почему любил? Почему в прошедшем вре–мени?

– Он умер два месяца назад.

– Ой!

– Ладно, не бери в голову.

– Ты по нему скучаешь?

– Давай сменим тему.

– Ладно.

– А ты сама любила? Любила мужчину?

– Нет.

– Врешь ведь.

– А ты, оказывается, бываешь несносен.

– Не любишь разоблачения?

– Терпеть не могу.

– Значит, врешь, да?

– Ты все-таки несносен!

– Ты даже не представляешь, насколько.

– Что, уже пора поссориться? Ты когда-нибудь бил женщин?

– Нет.

– Тогда мне бояться нечего. Еще раз повторяю для непонят–ливых: я никогда не любила мужчину.

– Все равно врешь, да?

– Ну и что? Какая разница?

– У тебя же был вроде парень.

– Уже две недели как нету.

– Что так?

– Он балбес. Бал-бес.

– Ты по нему скучаешь?

– Ты просто ужасно несносен!

– Считай, что это ревность.

– Врешь ведь!

– Ну и что? Какая разница?

– Еще и дразнится!..

Белка жила понятием «здесь и сейчас». Прошлое было для нее исчезающим на солнце фантомом, а вечность – вряд ли длиннее пары недель. Но здесь и сейчас был я, и я подумал: «Какого черта?»

И сказал:

– Вино – это виноградная кровь. И у нас, Бельчонок, она за–кончилась.

Она ответила:

– Странно… Знаешь, ты первый, кто так меня называет.

Я был уверен, что такого не может быть, но разве это име–ло значение? Эта невинная ложь, банальная, как алюминие–вая ложка, – она меня умиляла. Правда – это не то, что мы хотим услышать, это то, что нам необходимо почувствовать. Женщины обретают ее с рождения, но за всю жизнь так и не могут научиться вплетать ее в речь или действия, мужчины же находят ее в словах и поступках, но так и не постигают серд–цем. Правда всегда где-то между мужчиной и женщиной. Что–бы ее найти, нужно закрыть глаза и протянуть руку… Белка схватила меня за палец, я открыл глаза, она заговорщицки улыбнулась, сказала:

– Пошли. Только тихо. Если мы разбудим соседку, вони будет на весь этаж. Она и так меня терпеть не может.

– Давай лучше ко мне. У меня соседей нет.

– Зато у меня есть полбутылки красного чилийского… Если только эта сучка его не высосала. Не должна, я спрятала… Да и не хожу я по ночам к незнакомым парням!

Аргумент был более чем убедительный. Я засмеялся.

– Ну что ж, пошли к тебе.

– Гвоздь?

– Тут я.

– А ты правда такой, как я думаю?

– Нет, скорее всего.

– Зачем ты врешь?

– Чтобы распалить твое любопытство.

– А тебе это важно?

– Нет.

– Нет?!

– Мы сегодня все время говорим только «нет». Ни разу не сказали «да». Я решил не нарушать эту традицию.

– Вот же умник! И поэтому ты сказал «нет»?

– Точно.

– Ну ладно, можешь для разнообразия сказать «да». Так что для тебя это важно – распалить во мне любопытство?

– Да.

– Правда?

– Правда.

– Я тебе нравлюсь?

– Очень.

– Ты распалил мое любопытство еще в вагоне метро, дура–чок…

А потом мы добрались до ее комнаты, застали соседку спящей тревожным сном, устроились на полу возле Белки–ной кровати и в крошечном пятачке света от настольной лампы пили красное чилийское, громко шептались и хихи–кали, так что соседка недовольно ворочалась во сне, а мы от этого хихикали еще сильнее… Наконец, измотанные на–пряженным днем, алкоголем и магией июльской ночи, мы погасили свет и как были в одежде, повалились на кровать. Белка уткнулась носом мне в шею, левую ладошку положи–ла на мою щеку и тут же заснула. Уставший беспомощный зверек, нашедший защиту на моей груди и под моим подбо–родком.