Корень нации. Записки русофила

Курсовое собрание в конце концов решило влепить мне строгий выговор за «ревизионистский» доклад, но в комсомоле оставить (а значит, и в МГУ). Говорят, в мягкости по отношению ко мне сыграл роль и такой эпизод. Адвокаты Красно-певцева и его подельников напирали на гнетущую «молотовскую» атмосферу истфака: «Недавно какой-то студент что-то не так написал в научном докладе, так его сейчас выгоняют из университета». Обвиняемые потому, понятно, и собирались конспиративно, что не было возможности обмениваться мыслями открыто.

Увы, я не оправдал доверия своих защитников. Прошел год. Я перешел на 4-й курс. Осенью 1958 г. сложилась новая (после дела Краснопевцева) «тайная» группа: поэт и переводчик Александр Орлов, философ и грузчик Анатолий Иванов («Рахметов»), Анатолий Иванов (позднее – «Скуратов»), я и еще пара человек стали еженедельно собираться у «Рахметова», жившего вблизи платформы «Рабочий поселок», и тоже перемывали косточки марксизму-ленинизму – вечно живому учению. Собрались было издавать подпольный журнал. Но в разгар наших нелегальных встреч 20 декабря 1958 года грянул обыск у А.М. Иванова («Скуратова»). Моя невеста А. Топешкина сразу откликнулась стихами: «Радость лежала распиленной Поленьями зла и добра…»

Оказывается, произошло следующее. Наш с Ивановым общий знакомый Игорь Авдеев, окончив МЭИ, работал в Новокузнецке (тогда еще Сталинске) и переписывался со своим приятелем. Тот как-то был в отъезде, письмо Игоря прочитала мать и пришла в ужас: товарищ сына ругал родную КПСС. Письмо немедленно было передано в КГБ. И – завертелось дело. 9 декабря 1958 г. инженер-энергетик и поэт И. В.Авдеев был арестован у себя в Сибири, при обыске изъяли адресованные ему письма А.М. Иванова, тоже «антисоветские», – и в Москве, на квартире Анатолия Михайловича переворачивают все, что с буквами. Находят рукопись «Рабочая оппозиция и диктатура пролетариата» с критикой РКП(б) и лично Ленина. Спустя месяц, изучив тексты, чекисты 31 января 1959 года берут в Исторической библиотеке А.М. Иванова.

Предпоследний день студенческих каникул – 7 февраля – я провожу в «Ленинке», с упоением глотаю Платона. Вечером, устав от чтения, решил заехать к Анатолию на Малую Грузинскую. Но его нет, меня встречают заплаканная мать, убитый горем отец: «Толю посадили!» Возвращаюсь к себе в общежитие на Ленгорах сам не свой. Впервые в жизни снаряд падает так близко. Что предпринять? Как помочь товарищу? Как вытащить его из тюрьмы? Об этом думаю ночь и следующий долгий воскресный день. Помнится, даже ходил в тот выходной что-то разгружать для заработка, но мыслями весь с узником. С кем посоветоваться? На истфаке учился по путевке Итальянской компартии наш ровесник Эцио Феррера. Советуюсь с ним. Мне известно, что хотя он и коммунист (ИКП), но тихо оппозиционен. «Не надо спешить, – говорит Эцио, – сначала надо выяснить, за что посадили. Может, он курицу украл». Шутка не веселит. К концу дня прихожу к выводу, что я ДОЛЖЕН (императив Канта!) завтра, девятого, в первый день второго семестра заявить протест. Иванова знали на факультете мало. Многих удивляло его поведение: не был членом ВЛКСМ и отказывался даже вступать в профсоюз. На призывы шагать в ногу со временем отвечал: «Я – христианин». Был известен, пожалуй, только исполнением песен Ива Монтана на французском языке. Был талантлив, знал несколько иностранных языков. Более других с Анатолием общались я и Владислав Краснов, которого наши партляйтеры прозвали «эсером». Ну и, конечно, та группа, что съезжалась в «Рабочем поселке». Кстати, в прежнем составе мы больше не собирались. Случись донос и арест, в историю вошла бы еще одна «антисоветская» группа. История… Вот у меня сейчас, в начале XXI века лежит на полке комплект журнала «Былое» за 1906 год. Там подробнейше описаны деяния и соответственно мытарства русских революционеров, включая отъявленных террористов-бомбистов, за 60-е, 70-е, 80-е годы XIX века. Тогда, в 1906 году, все это, видимо, многих волновало и вдохновляло. Журнал-то, наверное, расходился и был популярен. Понес я хронику государственных преступников в букинистический магазин: «Не пропадать же добру, все-таки какая ни на есть – история». Не взяли у меня букинисты макулатуру, никому не нужна. Вот так. А люди жертвовали собой за социализм и свободу, иные и на плаху шли. А потомков ни плаха их, ни жертвы абсолютно не интересуют, покупать книги об этих героях не хотят.

И вот наступает утро 9 февраля. Мы – во вторую смену. Еду на занятия. В 18 часов – лекция по педагогике в аудитории по улице Герцена. Обычно я сижу высоко, сзади. Но на этот раз пересаживаюсь на первый ряд, вниз. Боюсь, что заминка при спуске затормозит мою решимость. После первого академического часа, в 18–45, звонок: перерыв. Я вскакиваю, подбегаю к кафедре и громко – быстро кричу на весь зал-амфитеатр: «Хрущев объявил, что у нас теперь нет политзаключенных. Однако в органах КГБ нашлись люди, которые бросили в застенок нашего однокурсника Анатолия Иванова. Я призываю общественность встать на защиту нашего товарища!»