Коричные лавки. Санатория под клепсидрой

Она шла впереди и, уверенная в магнетизме, какой производила игрою бедер, даже не оглядывалась. Она забавлялась нарастанием этого магнетизма, регулируя, пока мы миновали десятки нумерованных дверей, дистанцию между нашими телами. Коридор делался все темнее. В полной уже темноте девушка мимолетно коснулась меня. — Вот кабинет Доктора, — шепнула она, — пожалуйте.

Доктор Готар принял меня, стоя посреди комнаты. Это был мужчина маленького роста, широкий в плечах, с черной растительностью.

— Мы получили вашу депешу еще вчера, — сказал он. — И выслали коляску на станцию, но вы приехали другим поездом. Увы, железная дорога оставляет желать лучшего. Как вы себя чувствуете?

— Отец жив? — спросил я, обеспокоенно вглядываясь в его улыбающееся лицо.

— Конечно, жив, — сказал он, спокойно выдержав мой горячий взгляд. — Разумеется, в пределах, обусловленных ситуацией, — добавил он и зажмурился. — Вам, как и мне, хорошо известно, что с точки зрения вашей семьи, с позиций вашей страны, — он умер. Этого полностью исправить не удастся. Так что смерть наложила определенный отпечаток на его здешнее бытование.

— Но сам он не знает, не догадывается? — спросил я шепотом. Доктор с глубокой убежденностью покачал головой: — Вам вовсе не следует беспокоиться, — сказал он, понизив голос, — наши пациенты не догадываются, не могут догадаться…

— Фокус в том, — добавил он, готовый продемонстрировать механизм фокуса на уже приготовленных для этого пальцах, — что мы отвели время назад. Мы запаздываем здесь во времени на некоторый интервал, величину которого не просто определить. Все сводится к простейшему релятивизму. Попросту говоря, смерть отца, та самая, которая в вашем отечестве его уже постигла, здесь еще не произошла.

— В таком случае, — сказал я, — отец или умирает, или близок тому…

— Вы меня не поняли, — ответил он тоном снисходительного нетерпения. — Мы реактивируем прошлое со всеми его возможностями, а значит, и с возможностью выздоровления.

Он глядел на меня, с улыбкой теребя бороду.

— А сейчас, наверно, вы хотите с ним повидаться. Согласно вашему пожеланию мы зарезервировали в его номере вторую кровать. Я вас провожу.

Когда мы вышли в темный коридор, доктор Готар заговорил шепотом. Я обратил внимание, что, как и горничная, он обут в домашние войлочные туфли.

— Мы даем нашим пациентам возможность поспать, мы экономим их жизненную энергию. К тому же им тут не особенно есть чем заняться.

Возле какой-то двери он остановился и приложил к губам палец.

— Входите, пожалуйста, тихо, отец спит. Ложитесь и вы. Это самое разумное, что можно в данный момент сделать. До свидания.

— До свидания, — шепнул я, ощутив сердце у горла, и нажал ручку. Дверь легко подалась, приотворившись, как беззащитно приоткрываются во сне уста. Я вошел. Серая и голая комната была почти пуста. На простой деревянной кровати возле небольшого оконца в пышной постели спал мой отец. Глубокое его дыхание добывало целые пласты храпа из глубин сна. Вся комната от пола до потолка казалась заваленной храпением, однако новые количества его всё прибывали и прибывали. Взволнованно глядел я на исхудалое, изнуренное лицо отца, целиком поглощенное в эту минуту труждениями храпа, лицо, покинувшее в глубоком трансе земную свою оболочку и на далеком каком-то берегу исповедовавшееся в собственной экзистенции торжественным подсчетом своих мгновений.

Второй кровати не было. От окна пронизывающе тянуло холодом. Печь была не топлена.

— Не видно, чтобы здесь очень-то заботились о пациентах, — думал я. — Столь хворый человек отдан на произвол сквозняку! И никто, похоже, тут не прибирается. Толстый слой пыли лежал на полу, покрывал тумбочку с лекарствами и стаканом остывшего кофе. В буфетной — горы пирожных, а пациентам — нет чтобы что-то питательное — дают пустой черный кофе! Однако в сравнении с преимуществами отведенного вспять времени это, конечно, мелочь.

Я неспеша разделся и скользнул в отцову постель. Он не проснулся. Лишь храп, с избытком, видно, уже нагромоздившийся, спустился на октаву, жертвуя пафосом декламации и становясь как бы храпом приватным, храпом для собственного употребления. Я подоткнул перину, насколько возможно оберегая отца от оконного сквозняка. Вскоре заснул с ним рядом и я.

II

Когда я проснулся, в комнате было темно. Отец сидел у стола одетый и пил чай, макая в него глазурованные сухарики. На нем был еще новый черный костюм английского сукна, который он справил себе прошлым летом. Галстук был повязан несколько небрежно.