Коридор

– Товарищи! – выкрикнул он. – Сегодня мы прос­тились с Георгием Петровичем Бадрецовым-Степановым! Георгий Петрович был замечательным человеком, передо­вым проводственником, активным общественником, прекрасным семьянином…

Таня сдавленно вздохнула и закатила глаза.

– …Прошу выпить за светлую его память и почтить его минутой молчания. Сперва выпить. Спи спокойно, Горенька. Земля тебе пухом.

Ровный гуд застолья смолк, в тишине отчетливо про­резался громкий от возбуждения Люсин голос:

– …Актриса! Лицедейка она, ваша Борисова!.. …Люди подходили. С каждым новым гостем Липа за­ново принималась плакать. Пришел Вовка Синяк. Он был такой огромный, такой усатый, что Липа, поколебав­шись, налила ему водки.

Ромка особо не переживал, он еще не мог привык­нуть к мысли, что деда больше совсем нет: как будто в баню ушел или на уголок за хлебом… Да и обстановка не способствовала грусти. Только в конце поминок он вдруг понял, что деда больше никогда не увидит, и вспомнил, как дед спокойно обсуждал свою будущую смерть: «Главное, чтобы в больнице помереть. Там у них это все налажено. А помереть чего… Ничего особенного. Станиславский помер, Горький помер, Немирович-Дан­ченко помер, – вон какие люди, а я-то, господи…» И ма­хал при этом рукой…

– …Конечно, не успела бы! – Люсин голос опять вырвался общего негромкого гула. – Савельев позво­нил в обком, и они задержали рейс на десять минут…

– Люсенька, позволь мне пару слов. – В дальнем углу встал Митя Малышев, небольшой сморщенный ста­ричок, старинный дедов друг. – Вот мы ведь с Егоруш­кой-то мещан происходим. Из самых обыкновенных слободских мещан. Посадский люд, как говорили в ста­рину… И были мы оба конторщиками – соломенные шля­пы и штиблеты со скрипом. Не очень серьезно, если го­ворить правду, начиналась наша жнь…

– Что ты такое говоришь, Дмитрий? – всполошилась Липа. – Георгий был главным бухгалтером Московского электролампового завода, крупнейшего в стране…

– Да я, Липочка, не об этом, – застучал себя в грудь маленьким кулачком Митя Малышев. – Я сказать хо­тел: какой добрый человек был Простой человек. И некапрный. Ты зря, Лип, обижаешься. Дай-ка я тебя поцелую…

– Ромочка, собери, милый, посуду. Корыто сними и в него все. Я утром вымою. Налей мне чайку… – Липа тяжело опустилась на табуреточку в передней и закури­ла. – Ася-то все сидит? Вот ведь баба какая неугомонная, все уже разошлись, а эту не выскребешь. Ася! Ася! До­мой иди! С кем она там, с Володей допивает?..

– А мама где? – спросил Ромка.

– Леву укладывает. Позови ее, может, чайку жела­ет. Она ведь тоже – такой перелет…

Вот сейчас Ромке действительно стало страшно: он боялся увидеть пустую дедову кровать.

Но кровать была не пуста. На ней тяжело храпел отец, а рядом, красиво рассыпав по подушке густые волосы и выпростав голые руки, лежала мать. Ромка ти­хонько прикрыл пискнувшую дверь и невольно взглянул на Липу.

– Чего ты? – Липа тяжело поднялась с табуретки, заглянула в комнату… – Ну и слава богу, – она умилен­но вздохнула. – Помирились над дедушкиным гробом.

Ночевать Ромка пошел к Синяку, дома места не бы­ло– остался ночевать дедов двоюродный брат.

У Синяков не спали: Татьяна Ивановна лениво ругала сына за самовольную поездку на Кавказ и водочный дух. Вовка читал за столом, зажав уши огромными своими ла­пами.

– Тетя Тань, у нас дедушка умер, я у вас перено­чую, – сказал Ромка.

– Знаю, – Татьяна Ивановна напоследок трахнула сына по башке сверху и перевела дух. – Ночуй.

– Есть хочешь, Жирный? – как ни в чем не бывало спросил Вовка. – Мам, у нас есть чего?

– Не хочу, спасибо.

– Поролон ему постели, белье достань, – командова­ла Татьяна Ивановна.

– Мож, не надо? – сморщился Вовка, потому что не хотел лезть в диван за бельем.

– Поспорь еще со мной! – прикрикнула Татьяна Ивановна. – Что же он, на так будет спать, как парчуш-ка последняя? Постели как положено. Чего это, Ром, у тебя дед вдруг помереть-то собрался?

– Да… сердце.

– Сердце – это хорошо. Паралик, не дай бог, – пи-ч ши пропало: заваляется…

– У нас сразу.

– Тогда ничего. Старый был дед? Ромка пожал плечами.

– Семьдесят пять вроде.

– Семьдесят шесть, – подсказал Вовка. – Липа говорила.

– Липа! Какая она тебе Липа? Олимпиада Михайловна! – Татьяна Ивановна подушкой замахнулась на сына. – Чем кормили?

– Утка была, отец рыбы принес красной…

– На углу утку-то брали?

– Мам, мы же только приехали, откуда он знает, где 1 чего брали.

– А ты не суйся, борона пустая! Не жалеете вы мате­рей-то своих, вот помрут, тогда узнаете!., – Татьяна Ивановна, похоже, всхлипнула. – Мать-то с отцом будет жить?

Ромка снова пожал плечами.

Но Татьяна Ивановна и не нуждалась в ответах.

– Я всегда говорила: Людмила с ним жить не будет. У него и голос бабий, и задница как у женщины… Не бу­дет Людмила с ним жить. Я прямо говорю. – Она повер­нулась к сыну: – Вот деньги кладу – завтра штрафовку придут продлять, смотри – дождись, Прогуляешь деньги…

– Да ладно тебе, – отмахнулся Вовка.