Коринна, или Италия

За редкими исключениями высшие классы в Неаполе мало чем отличаются от низших: те и другие необразованны, и единственная разница между ними состоит в светских манерах. Но при всем своем невежестве неаполитанцы наделены природным умом и способностью все быстро усваивать, так что трудно предугадать, чего бы мог достигнуть такой народ, если бы правительство заботилось о его просвещении и нравственном воспитании. Поскольку в Неаполе образование мало распространено, там и поныне можно встретить скорее оригинальный характер, нежели оригинальный ум. Однако выдающиеся люди этой страны, такие как аббат Галлиани, Караччиоли и другие, обладали, по словам их современников, весьма развитым чувством юмора{186} и наряду с этим — способностью к сосредоточенным размышлениям; при отсутствии такого счастливого сочетания человек ударяется либо в легкомыслие, либо в педантизм, что неизбежно затрудняет понимание подлинной ценности вещей.

В некоторых отношениях неаполитанский народ совсем не цивилизован, но ему совершенно чужда вульгарность, свойственная другим народам. Даже сама его грубость поражает воображение. Африканский берег, который тянется по другую сторону моря, дает себя чувствовать и здесь; и в диких криках, раздающихся повсюду в Неаполе, слышится нечто нумидийское. Загорелые лица, одежда, состоящая из нескольких лоскутов бросающейся в глаза ярко-красной или лиловой ткани, лохмотья, в которые народ умеет столь изящно драпироваться, — все это в другом месте казалось бы отребьем цивилизации, меж тем как здесь придает населению живописность. В Неаполе, при полном отсутствии всяких удобств и многих необходимых для жизни вещей, нередко можно наблюдать вкус к красивому убранству. Лавки украшены цветами и фруктами; их праздничный вид говорит не об изобилии или общественном процветании, но о богатом воображении: здесь прежде всего хотят радовать глаз. Мягкий климат позволяет всякого рода ремесленникам работать под открытым небом. Портные шьют на улице платье, трактирщики стряпают обеды; домашние дела, которыми тоже занимаются на воздухе, придают еще больше оживления этой картине. Все это сопровождается песнями, плясками, шумными играми, и трудно найти страну, где отчетливее ощущалось бы различие между благополучием и весельем. Наконец, когда жители Неаполя выходят на набережную, где перед ними открываются море и Везувий, они забывают обо всем на свете.

Освальд и Коринна приехали в Неаполь, когда еще продолжалось извержение вулкана. Днем ничего не было видно, кроме черного дыма, который смешивался с облаками; но вечером, выйдя на балкон своего дома, они были поражены небывалым зрелищем. К морю текла огненная река, и ее пламенеющие волны, подобные морским валам, катились одна за другой, являя собой образ неустанного движения. Казалось, что разные стихии хранят отпечаток единой созидающей мысли. Поразительный феномен — извергающийся Везувий — заставляет сильнее забиться сердца. Обычно мы так свыкаемся с явлениями окружающего нас мира, что едва их замечаем и получаем мало новых впечатлений в наших прозаических северных странах. Однако, увидев доселе незнакомые нам чудеса мироздания, мы вновь испытываем удивление перед вселенной; все наше существо потрясено могуществом природы, от созерцания которой нас до сих пор отвлекали житейские заботы; мы начинаем сознавать, что человек владеет далеко не всеми тайнами мира, что сила, не от него исходящая, то грозит ему, то покровительствует и нам не дано постигнуть законы, по которым она действует. Освальд и Коринна решили вместе подняться на Везувий, и опасность, с которой была сопряжена эта прогулка, придавала ей еще большую прелесть.

Глава третья

В неаполитанском порту стоял английский военный корабль, на котором каждое воскресенье совершалась церковная служба. Капитан корабля и члены английской колонии в Неаполе пригласили лорда Нельвиля присутствовать на ближайшем богослужении. Он принял это приглашение, не подумав сначала, возьмет ли он с собой Коринну и как он представит ее своим соотечественникам. Эта мысль целую ночь не давала ему спать. Утром, когда он прогуливался с Коринной по набережной и хотел было посоветовать ей не идти с ним на корабль, неподалеку от них к берегу пристала английская шлюпка; на веслах сидели десять матросов, одетых в белое, в черных бархатных шапочках, на которых были вышиты серебряные леопарды; морской офицер сошел с лодки, поклонился Коринне и, назвав ее леди Нельвиль, предложил ей сесть в лодку и отправиться на корабль. При этом имени Коринна смутилась, покраснела и опустила глаза.

— Пойдем, дорогая! — после минутного колебания сказал ей по-английски Освальд и, взяв ее под руку, повел за собой.