Коринна, или Италия

Леди Эджермон, с каждым днем все более обеспокоенная своим здоровьем, не догадывалась, сколько усилий приложила ее дочь, чтобы открыть ужасную для нее правду; но, видя, как она грустит, мать добилась у нее признания в ее горестях. Леди Эджермон очень сурово осудила Коринну за ее поездку в Англию. Но Люсиль отнеслась к этому совсем по-другому: она то мучилась ревностью к Коринне, то порицала Освальда, который был так жесток к женщине, столь горячо его любившей; ей казалось, что и ее счастье под угрозой, что ей самой следует бояться человека, который так легко пожертвовал счастьем другой. Она всегда чувствовала нежность и благодарность к сестре, и та внушала ей глубокое сострадание; она и не думала гордиться жертвой, которую ради нее принес Освальд, и с болью в сердце подозревала, что он избрал ее лишь потому, что она занимала более высокое положение в обществе, чем Коринна; она вспомнила, что он долго не решался просить ее руки, что через несколько дней после свадьбы он пришел в мрачное настроение, и с горечью убеждалась, что муж не любит ее. Леди Эджермон могла бы успокоить Люсиль, находившуюся в таком тяжелом состоянии; но эта особа не ведала снисходительности, не признавала ничего, кроме долга и семейных обязанностей, и осуждала всякое нарушение установленных правил. Ей не приходило в голову посоветовать дочери, чтобы та постаралась бережным и чутким отношением вернуть себе любовь мужа; напротив, ей представлялось, что только суровыми упреками можно вызвать в нем раскаяние; она разделяла тревоги дочери и возмущалась тем, что такую прелестную женщину не оценил муж; и вместо того чтобы утешить Люсиль, убедив ее, что Освальд любит ее больше, чем это кажется, леди Эджермон разжигала ее беспокойство, желая возбудить в ней гордость. Люсиль, более мягкая и рассудительная, чем мать, не следовала слепо ее советам, но все же от них оставался в ее душе какой-то горький осадок; и в ее письмах к лорду Нельвилю было меньше нежности, чем в ее сердце.

Между тем Освальд проявил на войне блистательную храбрость: не раз он рисковал жизнью, стремясь не столько к славе, сколько к гибели. Многие замечали, что он находил наслаждение в опасности: в день сражения он имел более веселый, оживленный и довольный вид, чем обычно; лицо его вспыхивало от радости, когда раздавался звон оружия, и в такие минуты ему казалось, что с души у него падает камень и ему становится легче дышать. Солдаты боготворили его, товарищи восхищались им; он вел кипучую жизнь, правда не дарившую счастья, но ему удавалось хотя бы иногда забыть о прошлом и отвлечься от дум о будущем. Он получал письма от жены, находил их холодными, но привык к этому. Образ Коринны часто представал перед ним на фоне дивной южной ночи, которая наводит на мысль о величии природы и ее Творца; тропическая лихорадка и военные опасности ежедневно угрожали его жизни, и, находясь на краю гибели, он чувствовал себя менее виновным; мы прощаем врагам, когда они близки к смерти, и, чувствуя ее близость, становимся снисходительнее и к себе. Лорд Нельвиль воображал, как будет проливать слезы Коринна, когда узнает, что его уже нет в живых; он забывал о слезах, которые она проливала по его вине.

Среди военных тревог, готовый встретить любые превратности судьбы, он гораздо больше думал о Коринне, чем о Люсиль; он так часто говорил с ней о смерти, они столько раз размышляли вместе о самых серьезных предметах, что, когда его занимали важные вопросы, возникающие обычно в обстановке войны, ему казалось, что он продолжает беседовать с Коринной. Он неизменно обращался к ней, находясь в одиночестве, хоть и мог предполагать, что она гневается на него. Ему казалось, что они понимают друг друга, невзирая на разлуку, даже невзирая на измену. Вспоминая о кроткой Люсиль, он не помышлял о том, что нанес ей обиду; ему представлялось, что он должен быть ее защитником и всячески оберегать ее от глубоких и печальных мыслей.

Наконец полк, которым командовал лорд Нельвиль, был отозван в Англию, и он вернулся на родину; спокойствие, царившее на корабле, было ему не так приятно, как шум битвы. Деятельное существование заменяло ему духовные радости, какими он некогда наслаждался в обществе Коринны. Он еще не изведал покоя вдали от нее. Любовь, какую он сумел внушить солдатам, их восторженная привязанность, их преданность и уважение, которое они ему оказывали, — все это еще поддерживало в нем во время переезда интерес к военной жизни. Но когда он сошел с корабля, и этот интерес в нем угас.

Глава четвертая