Коринна, или Италия

— Коринна, — ответил лорд Нельвиль, — как я могу возражать на столь сладостные слова, в которых так нуждается мое сердце! И все же я это сделаю, ибо я полюбил Коринну не на один только день и надеюсь, что нам с нею суждено прожить долгие годы в счастье и добродетели. Самая возвышенная религия та, что приносит в жертву Верховному Существу наши страсти и заставляет выполнять наш долг, прославляя Всевышнего. Нравственная высота человека проявляется в служении Богу: мы бы унизили Творца, сочтя, что Он ставит перед своими созданиями иные цели, помимо их духовного совершенствования. Отцовская любовь — прекрасный символ любви Всеблагого Существа — требует от детей лишь того, что может сделать их лучше и счастливее: разве можно допустить, что Бог потребует от человека нечто, несогласное с этой целью? Посмотрите, какая путаница происходит в головах ваших соотечественников, которые привыкли придавать больше значения религиозным обрядам, чем нравственному долгу: ведь вам известно, что в Риме больше всего убийств совершается тотчас же после Страстной недели. Народ считает, что пост очистил его от грехов и, совершая убийства, спешит расточить сокровища, накопленные покаянием. Иной раз преступники, обрызганные кровью своих жертв, терзаются сомнениями, можно ли есть мясо в пятницу; косные умы, которым внушили, что величайшее злодеяние — несоблюдение обрядов, установленных церковью, полагают, что, выполнив их, они расквитались со своей совестью; они видят в Божестве земного владыку, который ценит покорность дороже всех прочих достоинств; это угодничество придворных, а не благоговейное чувство к Создателю, чувство, в котором добропорядочная и чистая жизнь находит себе и награду, и источник блаженства. Итальянский католицизм, который сводится главным образом к внешней обрядности, освобождает человека от размышлений и сосредоточенности в себе. Когда спектакль кончается, исчезает всякое умиление; все обязанности выполнены, и итальянцы больше уже не углубляются в свои мысли и переживания; а вот мы, напротив, постоянно испытываем свою совесть и следим за своим поведением.

— Вы очень строги, мой милый Освальд, — возразила Коринна, — я не впервые замечаю это. Если бы религия сводилась только к неуклонному соблюдению предписаний морали, то в чем заключалось бы ее превосходство над философией и разумом? И разве могло бы у нас развиться религиозное чувство, если бы главной нашей заботой было подавлять влечения нашего сердца? Стоики едва ли хуже нас знали, что такое нравственный долг и строгая жизнь; но лишь христианству мы обязаны религиозным энтузиазмом, неотделимым от наших душевных привязанностей, могучею силой любви и сострадания, культом, полным снисхождения и доброты, который помогает душе взлететь к небесам! А о чем говорит притча о блудном сыне, если не о любви, искренней любви, которую предпочли самому точному выполнению долга. Блудный сын покинул отчий дом, а его брат там остался; он предавался всевозможным наслаждениям, а его брат ни на минуту не нарушил размеренного порядка домашней жизни; но блудный сын вернулся, он плакал, он любил, и в честь его возвращения отец устроил пир. Ах, без сомнения, таящаяся в нашей природе вечная потребность любить — это все, что осталось нам от наследия небес! Даже наши добродетели нередко бывают столь тесно связаны с жизнью, что мы не всегда можем понять, в чем состоит наше благо, какое загадочное чувство ведет нас по правильному пути и что заставляет нас уклониться от него. Я молю Господа научить меня поклоняться Ему, и по слезам, какие я проливаю, догадываюсь, что молитва моя услышана. Однако, чтобы сохранить подобное расположение духа, религиозные обряды необходимы, и больше, чем вы думаете. Благодаря им мы постоянно общаемся с Богом, выполняя их, мы совершаем действия, чуждые житейским интересам, устремляемся лишь к миру невидимому. Окружающие предметы тоже поддерживают в нас благоговейное настроение; душа замыкается в себе, если изящные искусства, величественные памятники, гармонические песнопения не зажигают в ней поэтический огонь, который является в то же время и огнем веры.

Самый заурядный человек во время молитвы, когда он страдает и взывает к Небесам, испытывает чувства, какие он мог бы выразить языком Мильтона, Гомера или Тассо, если бы образование научило его облекать свои мысли в слова. Существует лишь два рода людей: те, что способны испытывать энтузиазм, и те, что его презирают; все остальные различия между людьми создает общество. Один не находит слов для выражения своих чувств, другой знает, что ему сказать, чтобы прикрыть пустоту своего сердца. Но источник, который, повинуясь гласу Небес, начинает бить из недр скалы, — это истинный талант, истинная вера, истинная любовь.