Корни

В тот раз при деде похмелье началось к середине лета, а уж к осени страна полностью впала в делириум. В мае в Киев приезжал Александр Федорович Керенский, пленил население красноречием и пожал сотни рук, в том числе и солдатскому депутату Кузьминых. Особо дед запомнил, и мне много раз рассказывал, как на митинге в городском цирке после речи А.Ф. были приветствия от разных слоев населения. Выступил и какой-то попик, и сказал: "Тут много говорили о том, что новая революционная власть от народа, но я могу добавить, что эта власть также и от Бога". Потом министр-председатель на эти приветствия отвечал, причем, как вспоминал дед, на все в порядке выступлений и ни одного не пропустил. Дошел и до попа. "Тут много говорили, что наша власть исходит от народа. Говорили также, что она исходит и от Бога. Если Бог есть Любовь, если Бог есть Справедливость, если Бог есть Свобода — тогда наша революционная власть и от Бога!" Ну, что говорить, мастер в своем деле, в смысле речи произносить. Хотелось Ал. Дм. тоже и Ленина с Троцким послушать, так что в отпуск на Урал он собрался ехать через Петроград. В ту войну, оказывается, был такой обычай, что крестьян — глав хозяйств отпускали домой с войны в отпуск на неделю в какую-нибудь из деревенских страд: на сенокос, жатву, либо пахоту. Может, поэтому всю Первую мировую Россия без карточек, без голодовок и без американской тушенки обходилась. Одним словом, в конце июня выписали ему литер и поехал он на сенокос в свой Камышловский уезд через Питер, рассчитывая побывать под балконом особняка Кшесинской, с которого большевистские ораторы Пролетарскую Революцию возвещали. Но поезд — не самолет, да еще в военное и революционное время. Доехал дед до столицы числа 6 июля, когда мостовую Невского уже отмывали от крови после большевистского путча Пулеметного полка, Троцкий готовился к новой отсидке в Крестах, а Ильич свои речи до осени мог произносить только перед верным Зиновьевым, там уж в Разливе или навынос, не имело большого значения. До конца жизни Ал. Дм. помнил, что судьба и русские железные дороги, упасли его, может быть, от шальной пули на Невском.

По возвращении в Киев из отпуска пошла уж музыка не та. Корниловские дела, потом Октябрьский переворот, местные проблемы с гайдамаками. Киевский окружной Совет солдатских депутатов, как уже говорилось, не принимал ни сторону Рады с ее Универсалом N^o 2 о независимости Украины, ни большевиков с их Совнаркомом в Смольном, и все посредничал и хлопотал о всеобщем примирении. Дед тоже. Выбрали его в кучу всяких комиссий и комитетов, и он страстно наслаждался общением с культурнейшими людьми, как из социалистов со стажем, так и из старых генералов-экспертов. Облом произошел тогда, когда Совет направил депутата Кузьминых своим представителем в комиссию по проведению границы между Российской федеративной социалистической республикой и Украинской народной республикой. Дед вспоминал, как у себя в депутатском номере гостиницы он сидел весь вечер за бутылкой "Мартеля с ласточкой" и спрашивал себя: "Ну кто я, что я? Географ, этнограф, историк? Я мужик, крестьянин Камышловского уезда Пермской губернии. А что, если я по незнанию русскую землю хохлам отмежую?!"