Корни

Обстановка эта достаточно широко известна по песне A.Городницкого "Воздухоплавательный парк"[3]. Ну, там "…Гремят палашами военные, Оркестр играет вальсок...". Рядовой Кузьминых палашами не гремел, а, достав из кармана записную книжечку и карандаш, фиксировал: "Блерио продержался в воздухе одиннадцать секунд". Давайте не будем больше заглядывать в его книжечку, чтобы не подглядеть ненароком еще и адрес какой-нибудь питерской служанки или работницы, ведь на рубль унтер может сидеть в пивной до вечера. Отойдем к дороге и подумаем вот о чем. Живет, значит, временно в Петербурге молодой уральский крестьянин в гвардейской шинели и самым краешком приобщается к столичной жизни. Но, как мы знаем, в Питере в то время еще больше двух миллионов человек проживает, в том числе и юная дама, моложе его на два года и у нее как раз в эти годы самый первый жизненный взлет: ей посвящают сборники стихов, за ней романтически ухаживает и, наконец, добивается ее руки давний царскосельский поклонник, медовый месяц они проводят в Париже, где в нее влюбляется великий художник, начинается ее собственный трагический и всемирно прославленный путь поэта. Так что может быть общего у великой Анны и у рядового Саньши из деревни Жуковой?

Вы будете смеяться — есть такая буква! Читал я какие-то записки ее в будущем литсекретаря Анатолия Наймана. Вспоминая рассказы А.А.А. о ее романе с Модильяни, он пересказывает, что Моди и Ахматова оба очень увлекались если не авиацией, то общением с авиаторами, считали, что это какие-то особые люди, тесно связанные с первостихиями. Можно вспомнить, на нашей памяти так какое-то время относились к космонавтам, пока не стало ясно даже им самим, что это хорошие, как правило, ребята, но никакой специальной связи с Универсумом не имеют. В общем, пили они как-то шампанское с пилотами, туфли у Анны тесные, она их под столом и скинула. А когда дело пришло уходить, суну ла она ноги в туфли, а левой что-то мешает, она нагнулась — а там визитная карточка Блерио с телефончиком. Вот ее, оказывается, что объединяет с моим дедом — Блерио. Т. е. — ХХ век, на самом-то деле.

Особых воспоминаний о службе дед, кажется не сохранил — там дедовщина, или ещё что-нибудь… Единственно, много раз в жизни, когда мы с ним гуляли, цитировал он своего фельдфебеля, что- де "нужно так шагать, чтобы, когда один идешь, так и то как-бы идешь в ногу" Отслужив, Александр Дмитриевич вернулся к себе в деревню — и крестьянствовать потихоньку продолжал, и помаленьку портняжничал, и даже пытался стать подрядчиком по заготовке шпал для ж.д. во время экономического предвоенного бума, совмещая это все с воспитанием двух маленьких дочек — это совместно с женой Феклой, и с ухаживанием за окрестными учительницами — это уж, по возможности, без ее участия, хотя смутные следы каких-то скандалов даже и в моей памяти обозначены, с его же слов, конечно. Помню, Ал. Дм. вспоминал с удовольствием, что был у него щегольской "коробок", сиречь коляска для прогулок, и после окончания дневных крестьянских трудов он выпрягал лошадок из плуга, или во что там они были днем запряжены, и ехал кататься и катать знакомых, что никак не совпадало с рассказом о жизни русского крестьянства из моего школьного учебника. На шпалах он вообще планировал разбогатеть, но олигархом мой дед не родился, многовато пару уходило в свисток, и от полного разорения с потерей дома и земельного надела его спасло начало империалистической войны и мораторий на оплату векселей.

С объявлением мобилизации дедко мой отправился в Екатеринбург и гулял там на прощание со дружками и прогрессивно настроенными девушками целый месяц, пока, по его рассказу, на балкон канцелярии воинского начальника не вышел чиновник и объявил, что "кто завтра не явится в воинское присутствие — будет считаться дезертиром". До такого уровня антимилитаризм Александра Дмитриевича не доходил и назавтра он пошел воевать с тевтонами.