Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

- Гад ты! Да ладно, - тут же успокоился. – Вот удивительно! Думал, война перемолола память начисто, ан - нет. Сколько было всего пострашнее! А ты вот попался на глаза, и опять заныло давнее унижение. Не окажись ты здесь, я бы и не вспомнил, как рухнул тогда на виду у всех словно мешок с дерьмом. Выходит, так и не зарубцевалась старая обида, чёрт бы её побрал! Неужели все они так же будут ныть вечно? Я же загнусь тогда скоро, задохнусь от жёлчи. Ладно, считай, что я уже всё забыл, а то лежать рядом будет неуютно, - миролюбиво заключил он неприятные воспоминания. – Да и не виноват ты. Согласен, будем считать, что не ты победил, а я проиграл.

Заспешили, а потом равномерно забухали звонкие удары по рельсу. Герман поднялся:

- Пошли, обедать зовут. Всё – разнообразие.

-6-

Они вышли из тёмного барака, прижмуриваясь на неяркое солнце, и вместе с такими же, как они, но уже значительно помятыми от долгого лежания и хмурыми от долгого беспричинного сна и безделья, сгорбившимися от безысходности и замкнувшимися в себе бывшими двинулись к воротам, куда стекалась уже чёрно-мышиными ручейками вся лагерная масса, и где на небольшой заасфальтированной площадке стояли и дымились две армейские полевые кухни с возвышавшимися на них широко улыбающимися американскими солдатами в белых полотняных куртках и таких же колпаках.

- Шнель, шнель, фрицы, дерьмо собачье! – весело встречали они пленных.

Несмотря на исковерканное произношение, понять смысл их приветствий было можно.

Две очереди, извиваясь, затягивали в свои петли обе кухни, когда Вальтер с Германом подошли и нарастили хвост одной из них, выбрав себе раздатчиком необычного пока ещё своей чёрной физиономией негра с выблеснувшими им навстречу бело-розовыми белками глаз и жёлто-белыми зубами. Встали молча. Да и никто в очереди не разговаривал, медленно продвигаясь к глухому оловянному стуку поварёшки о миски. Только подошвы шаркали об асфальт да редкие кашель и сморканье нарушали тишину. В затуманенном воздухе хорошо были слышны беспорядочная капель и надрывное чириканье воробьёв, ещё не поделивших тёплые места под крышами бараков. Шарканье, чириканье, звяканье, кашель да сморканье – вот и все звуки в двух длиннющих очередях, да ещё подбадривающие реплики иноземных кормильцев на смеси англо-немецких слов и жаргона, потешавшихся над кем-либо в очереди, но они воспринимались как что-то инородное и не обидное стоящим. Ближайшие с недоумением смотрели на Вилли в штатской одежде, но молчали. Вся масса состояла из одиночек, замкнувшихся на собственной судьбе. Только победы празднуют сообща, поражения всегда переживают поодиночке.

Так и двигались минут десять, пока вдруг кто-то резким ударом сзади не выбил из опущенной левой руки Вилли миску, и та, несколько задержанная инстинктивно сжавшимися пальцами, взлетела вверх на полметра, упала на асфальт, ударившись ребром и, покружившись по неровной спирали, улеглась на донышко, покачавшись краями, недалеко от очереди. Ещё не соображая, что произошло, уже заторможенный общей пассивностью массы, Вилли шагнул в сторону и наклонился, чтобы поднять убежавшую посудину. В тот же миг крепкий удар в зад толкнул его вперёд, и он, падая, всё же успел ухватить злополучную миску и, перевернувшись, упасть на правое заплечье, перекатиться на спину и, сгруппировавшись, подобрать к груди ноги, выставив их для отражения последующего нападения. Всё это тело автоматически проделало само, уши услышали весёлые крики американцев, а глаза увидели улыбающихся очерёдников, и улыбки их становились всё шире по мере приближения верзилы в чёрной форме штурмфюрера, стоявшего позади Германа и чуть в стороне от очереди. Он стоял, широко расставив ноги в хорошо начищенных сапогах, засунув руки в карманы галифе, и Вилли показалось или это было на самом деле, что он успел увидеть, как эсэсовец только-только поставил-подобрал под себя ногу, поднятую после удара. Ударил, без сомнения, он. Сочувствующих Вальтеру вокруг не было. Да он и привык к этому и знал, что надо делать, чтобы не растоптали. Толпа обозлённых и униженных людей любит убивать слабых. Надо бороться за себя, давать сдачи хотя бы на уровне собственных сил. Тогда дадут жить спокойно.