Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

И потому, не раздумывая, по-борцовски резко выбросив вперёд ноги, вскочил и быстро подошёл к верзиле. Близко увидел сжатые и растянутые в улыбке толстые губы, спокойные водянистые глаза, посаженные рядом в глубоких глазницах, и узкий морщинистый лоб, нацело закрытый тульей фуражки, и носком левого сапога пнул по его миске, которую тот держал в правой руке. От удара миска выскочила куда-то за спину верзилы, ударилась о кого-то в очереди и гулко шлёпнулась плашмя вверх дном. В тот же миг штурмфюрер ухватил Вилли левой рукой за отворот куртки, и тот услышал и ощутил пролетевший рядом с левой щекой кулак-молот, успев в последний момент скорее инстинктивно, чем осознанно, отклонить голову вправо. Такой реакции и подвижности от толстяка Вилли не ожидал. Было ясно, что промах только разъярил верзилу, и следовало что-то предпринять в ответ и в опережение. Но что? Вилли чувствовал, что второй удар эсэсовца обязательно придётся в цель: уж слишком цепко он держит Вилли за куртку и не даст больше уклониться. Приходилось использовать запрещённый приём, чего раньше Кремер не делал никогда, даже в драках. Теперь надо. Ставкой было нормальное существование в лагерной толпе, а не просто разбитый нос или глаз. Глядя, как уже не улыбающийся и с совершенно посветлевшими глазами противник отводит правую руку для нового удара, Вилли как можно быстрее сблизился с ним и резко ударил коленом в пах, явственно ощутив и яйца, и член. Удар оказался точен и силён. Верзила согнулся, и рука его, ухватившая Вилли за куртку, уже не держала, а повисла на отвороте. Этого только и нужно было. Схватив её своей левой, Вилли резко дёрнул вниз и влево, заставив эсэсовца ещё больше согнуться и одновременно повернуться спиной, и, сам того не ожидая, саданул его подъёмом правой ноги под зад с таким ощущением, что пинок пришёлся по мешку с мукой. Мучной пыли, правда, не было, но нога заныла, словно соприкоснулась не с человеческой мягкой задницей. После этого удара верзила разом выпрямился и, держась за яйца, повернулся к Вилли, тяжело дыша и покраснев всем лицом, вот-вот хватит кондрашка. Фуражка у него упала, чёрные короткие волосы, казалось, встали дыбом. Особенно Вилли поразили ярко пламенеющие, несоразмерно маленькие и прижатые к голове уши. Губы штурмфюрера исказила гримаса боли, и злобы, и ненависти. Глаза совсем пропали под бровями наклонённой по-бычьи головы.

Он не полез больше в ближний бой. Его правая рука скользнула вдоль туловища за голенище сапога и вытянула оттуда нож с тонким длинным лезвием, тускло блеснувшим даже в пасмурную погоду. Этого Вилли не ожидал и совсем не хотел. Штурмфюрер явно был из уголовников, да, вероятно, и не порывал никогда с прошлым, заимев надёжную крышу своей службой, скорее всего, в гестапо, где немало было и развелось бандитских групп, особенно жестоко терроризировавших беззащитных немцев в последний год войны. Нужно было защищаться всерьёз. Шутки кончились, и теперь ставкой мисочного конфликта становилась жизнь Вилли, только его. Даже с ножом уголовник был своим в толпе, а Вилли в штатском – чужаком, и потому – обречённым. Но он не хотел мириться с этим. Жизнь одиночки с детства научила его бороться за себя в экстремальных условиях; даже тогда, когда, казалось, выхода нет, он находил его.

Фашист умел обращаться с ножом. Это было видно по тому, как он держал его, вытянув руку вперёд и лезвием вверх. Против ножа и грубой физической силы у Вилли были только ловкость и владение приёмами дзюдо. На тренировках он всегда выходил победителем против деревянного ножа. Теперь настала очередь попробовать себя против настоящего. Страха он не чувствовал. Пришла ненависть. Теперь оба противника в одинаковой  степени ненавидели друг друга, и примирения между ними не могло быть.