Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

- Так вот, четверо наших молодчиков вскоре, упившись и объевшись и разомлев от всего этого, сначала орали песни и издевались над русскими, а потом, совсем осоловев, и не находя, чем бы ещё заняться, всё чаще останавливали свои пьяные глаза на хозяйке, уже пожилой измождённой женщине. Сговорившись, посадили хозяев тоже за стол, хорошенько накачали спиртом, а тем и не надо было много, чтобы разом окосеть, особенно женщине, дольше доводили до кондиции мужика, а когда он упал лицом на стол, пошли по очереди к женщине, почти уползшей раньше в соседнюю комнату. Вряд ли она что соображала, когда её насиловали, может, только тяжесть потных мужских тел. Потом снова пили, снова подпаивали бабу и снова лезли на неё. Противно даже подумать, не то, что сделать. Не представляю себе, как можно было докатиться до такой мерзости.

Герман передёрнул плечами, сморщил нос от брезгливости.

- Но всё кончается. Так и тут. Ранним утром, ещё до света, мужик очнулся первым от тяжкого сна уже под столом под мощный храп наших жеребцов и услышал стоны своей жены. Собравшись с силами, он нашёл на столе и зажёг лампу и пошёл к ней. Она сидела в разорванной одежде в углу постели, привалившись к стене, и, закрывшись одеялом, с тоской глядела на приближающегося мужа. Не знаю, о чём они там говорили, только русский оделся, помог одеться жене, и они вышли из дома. Дошли до дороги из городка, где он развернул жену лицом из города и спиной к дому, дал ей хорошего пинка и, не слушая воплей повалившейся женщины, ушёл снова к дому. Не заходя внутрь, разыскал в сарае керосин, принёс сухие дрова, обложил ими дом, добавив массу стружек и сена, облил, где надо, керосином и, наверное, благословясь, поджёг, предварительно тщательно заперев ставни и подперев дверь. Я думаю, что заполыхало быстро и разом, во всяком случае, наши герои не шумели и не рвались изнутри. Они задохлись от дыма раньше, чем проснулись, чем сообразили, что надо спасаться. Аэродромная пожарная команда, приехавшая на всякий случай, не торопясь со сборами, только через полчаса, нашла на месте дома уже затухающий костёр из хорошо просушенных за долгую жизнь брёвен и досок, слепленных, как обычно у русских, как-нибудь. Испуганно глядели в окна жильцы соседних домов, но никто не выходил, памятуя о слышанных накануне немецких песнях и видя наших друзей сквозь освещённые окна далеко за полночь.

Герман, казалось, с удовлетворением подробно рассказывал о трагической гибели техников.

- Хватились наших пьяниц уже после остывшего пожарища, когда им пора было быть на работе. Стали искать. Кто-то из соседей решился рассказать о гульбище в сгоревшем доме, порылись на пепелище, нашли оружие, останки амуниции. Потом и хозяина, который лежал на сеновале своего родственника, пьяный до бессознательности. И выдал его тот же родственник, испугавшийся, очевидно, за свою жизнь. Поджигателя привели в чувство, допросили, он и рассказал всё, что ты слышал. Допрашивающий чин из гестапо допытывался у него, между прочим, что мне больше всего врезалось в память, зачем он сжёг собственный дом и имущество, когда мог бы спокойно зайти в дом и застрелить или зарезать сонных немцев. А тот ответил, что так надо было, потому что жилище осквернено, и жить там больше нельзя. А зачем жену выгнал? Она тоже осквернена, и жить с ней тоже нельзя. Вот и всё объяснение. Просто и непонятно. Как тебе это нравится?

Вилли не знал, что ответить. Он тоже сочувствовал русскому мужику, но дикая расправа с техниками и с женой претила, не укладывалась в уме.

- Мне совсем не нравится. Техников, конечно, жаль, но они сами всё это затеяли. А мужик? Наверное, у него был сильный характер, раз не пожалел для мести всего, что имел.

- Но это была не месть! Я ж тебе говорил, что он ссылался на скверну. Тут не только физическая месть, сколько какое-то духовное очищение через огонь. Может, так?

Вилли полуспросил-полуответил:

- Что-то связанное с религией, культом? В твоих случаях все русские склонны к каким-то чересчур сложным и необычным поступкам. Ты специально вспоминаешь такие?

- Да нет. Просто пришли на память эти, я уж тебе говорил, лучше почему-то запомнились они.

Помолчали, переваривая каждый свои впечатления, один - от воспоминаний, другой - от услышанного.

- Ты, наверное, так ничего и не узнал о русских из моих рассказов? – спросил Герман. – Не знаю, право, чем ещё дополнить.

- 13 –

Спустя некоторое время Вилли задал себе и другу ещё один, постоянно мучивший его в последние дни войны, вопрос:

- Почему же мы всё-таки прокакали войну? Кто виноват? В чём? Не зная этого - не жить нормально: вечно будут грызть эти «кто» и «как».

Герман задумался, застыв без движения, потом, очнувшись от оцепенения, начал: