Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Проснулся Вилли от духоты. Тухлый вагонный воздух, нагретый высоко поднявшимся солнцем и настоянный на крепком мужском поте и густых спиртных парах, казалось, если ещё чуть-чуть подогреет его солнце, взорвётся синим пламенем и разнесёт вагон к чертям вместе с его беззаботными молодыми обитателями. А они и вправду не замечали смрада, уже с утра торопясь заглушить водкой, спиртом и невиданными трофейными коньяком и вином живые саднящие воспоминания о войне и не очень весёлые, похоже, мысли о скорой мирной жизни в работе, в семье, где ждут не только как героя, но и как кормильца, восстановителя, надеясь, что с его возвращением жизнь, наконец-то, наладится, и тогда уж война, точно, кончится. Почти каждого, ушедшего на войну со школьной скамьи, ожидала абсолютно неизвестная и тем пугающая борьба в одиночку, а здесь, сейчас, - своё знакомое и родное фронтовое братство, каждый – друг, всё – общее, и ты – не один. Скоро всему этому конец. Потому больные и здоровые, каких, несмотря на молодость, совсем мало среди них, спешили снова и снова пожить этим братством, чтобы потом было не так тяжело, чтобы грела в трудное время память о нём, согревала и двигала, давала надежду, что всё-таки ты в мире не один, помнят о тебе, мысленно рядом, подпоркой друг другу.

- Вставай, лейтенант!

Вилли открыл глаза. На него, прищурив влажные глаза под чёрными густыми бровями, сросшимися на переносице, смотрело широкое мягкое лицо одного из нижних соседей.

- Хватит давить полку. Посмотри, она уже прогнулась, вот-вот рухнет, и я, который остался жив под бомбами, того и гляди погибну в вагонных руинах.

Он улыбался, и от близкого мягкого рта его пахло перегаром.

- Да и какой пример ты подаёшь младшему? Он уже закис у себя на полке.

Марлен тоже зашевелился, повернулся, потягиваясь и ответно улыбаясь говорящему.

- В общем, - завершил побудку нижний сосед, - я, старший лейтенант Марусин, даю 10 минут, и ни минутой больше, на подъём и приведение себя в порядок, и будьте любезны – в общий строй. Опоздавшие будут строго наказаны.

Он поднял руку, посмотрел на часы:

- Время пошло, товарищи офицеры.

Приходилось подчиняться.

Раньше контрольного времени они, умытые и расчёсанные, сидели попарно с двух сторон за столиком, дёргающимся и шатающимся от неровного движения поезда так, что стоящие на нём тесно сдвинутые кружки сердито бренчали, чуть не выплёскивая содержимое, а расположившиеся рядом две бутылки «Особой» подрагивали от боязни упасть и всё прислонялись к полбуханке хлеба да поддерживали друг друга с тонким звяканьем.

- Все в сборе? Будем знакомы.

Марусин встал, руки по швам:

- Марусин Вячеслав, можно – Слава, бывший старший лейтенант победоносной пехоты. Прошу любить и жаловать.

Он резко наклонил голову, коснувшись подбородком груди, подражая старым офицерам, потом шумно сел, прислонившись к стенке купе. Сидящий рядом с ним у окна белокуро-белёсый тоже старший лейтенант слегка улыбался тонкими змеистыми губами, глядя спокойными серыми глазами сквозь упавшую прядь волос одновременно на всех и ни на кого. Он был снисходителен к актёрству соседа. Про таких говорят: «себе на уме». Тихо отрекомендовался:

- Сергей.

Неловко, скособочившись из-за больной ноги, вскочил Марлен и весело проорал:

- Младший лейтенант Колбун! – Смутившись, добавил потише: - Марлен Захарович.

- Чувствуется гвардеец! – похвалил Марусин, распределяя кружки.

Младший лейтенант даже зарделся от нехитрой похвалы и ещё более неловко, чем встал, рухнул на сиденье, толкнув сидящего рядом Вилли. Тому предоставлялось назваться последним.

- Владимир, - и больше ничего не добавил, хотя офицеры какое-то мгновение ждали.

Присвоив функции тамады, Вячеслав скомандовал:

- Разбирай посуду!

И потом, когда они взяли кружки:

- Как и полагается, первый тост под полную – за нашу победу!

Вилли мгновенно пронзила мысль: «За чью – нашу? Пить за гибель Германии? Никогда!». Он глухо добавил:

- За мир.

Все восприняли это добавление спокойно, оно было естественным приложением к победе.

Выпили. Вячеслав – спокойно, Сергей – кривясь, Марлен – шумно заглатывая, а Вилли сосредоточенно, внутренне содрогаясь от величины содержимого в кружке. Там было не меньше стакана. За всю свою жизнь он не выпивал столько разом. «Ничего себе пьют!» - подумал о русских, стараясь всё же влить в себя всю водку, задерживая дыхание, боясь поперхнуться. Но всё обошлось. В голову ударила тёплая волна, потом пошла по всему телу, расслабляя мышцы и снимая напряжённость. Глаза сдавило, они вдруг повлажнели, зато смотреть на русских теперь можно было спокойно. Все трое стали вдруг более близкими, захотелось говорить и объясниться в симпатии к ним, и последними остатками незапьянённого сознания он почувствовал, что больше пить нельзя, можно сорваться и выдать себя. Как всегда после выпивки страшно захотелось есть.