Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Разнообразия в закуске не было: двухкилограммовая банка американской консервированной колбасы, буханка хлеба, половина которой была неровно накромсана, три большие очищенные луковицы, кусок нарезанного сала да распечатанная плитка шоколада, казавшаяся здесь некстати. Аппетитно гляделось только сало, тонко нарезанное, с розово-коричневыми строчками и пятнами мяса и тонкой прозрачной корочкой. На него Вилли и нажал, заедая хлебом и сочно брызгавшим под зубами луком. Вячеслав и Марлен тоже не отставали, и только Сергей отламывал продолговатые дольки шоколада и медленно жевал, хрустя этой необычной для водки закуской.

Сало быстро прикончили. Вячеслав постучал ножом по банке с колбасой, объяснил:

- Самое время открывать «второй фронт». Давай, братцы-славяне, дополним нашу русскую закусь ихним суррогатом.

- Счас мы приделаем ей рога, - радостно согласился Марлен, вытаскивая свой нож.

Даже сквозь алкогольный жар Вилли почувствовал, что лицо его стало теплеть от стыда за то, что они сидят с Марленом нахлебниками и совсем не подумали о своей доле в общий котёл: уж больно всё было быстро затеяно, да ещё со сна, да ещё после такой беспокойной ночи. Он встал, его резко повело, и он уцепился за свою полку.

- Ты куда? – забеспокоился о друге Марлен.

Не отвечая, Вилли подтянул к себе вещмешок, развязал и, пошарив внутри, стал выкладывать на стол то, что купил на вокзале и что попало под руки из взятого у американцев: килограммовую банку тушёнки, галеты, банку сардин и неведомо как оказавшийся - во всяком случае, он не помнил, видно, капитан позаботился - большой круг хорошо прокопчённой твёрдой колбасы в целлофане. Каждая выкладка сопровождалась громкими одобрительными «О!» и «Ого!», а после появления колбасы рядом с Вилли встал Марусин, мягко и решительно отклонил её, прикрыл мешок вместе с руками Вилли, сказал:

- Кончай. Вези домой, тоже нужно.

Сев, он разлил остатки водки, которой хватило, чтобы закрыть дно широких жестяных кружек, поднял свою:

- Ну, что? Помянем тех, кто не дожил?

Вилли тоже выпил, хотя и так всё плыло перед глазами. Но он не мог не помянуть Виктора, Германа, Эмму… Сидя среди русских, он не чувствовал в них врагов. Сражаясь по разные стороны фронта, они теперь одинаково скорбели о близких, отнятых войной, и одинаково были жертвами её. Потом молча, сопя и тщательно, медленно пережёвывая, каждый со своими потерями, ели всё, что ни попадало, только Марлен часто хлюпал носом, раздражая, так и хотелось зажать ему нос двумя пальцами и вытереть как ребёнку. Первым закончил Марусин, он был здесь во всём заводилой, и никто не возражал.

- Закурим?

Вынув из кармана галифе пачку «Беломора», он взял из неё папиросу, щелчком выбив из пачки, а пачку бросил на стол. Это тоже было ново для Вилли. Он не помнил, чтобы немцы расставались со своими сигаретами, и редко предлагали кому-либо по собственной инициативе. Широкие жесты русских, радушное гостеприимство, ненавязчивое застолье нравились Вилли, хотелось отвечать тем же. Может быть потому, что он безбожно пьян? Вряд ли. Хмель, он чувствовал, проходил, а симпатия к парням не исчезала. Нет, они не были ему врагами. Может быть потому, что он не воевал и не видел их из окопа? Трое задымили.

- Ты что, не куришь? – поинтересовался Марусин.

- Нет.

- Как это тебе удаётся?

Сам он глубоко затянулся, удовлетворённо прищурившись от выпущенного изо рта и из носа дыма, и с дружелюбием уставился на Вилли.

- Вижу, и пить не приучен? Чем же ты жил в окопах? Судя по наградам, воевал неплохо.

Нет, это не был допрос, не дознание на подозрении, просто вопрос для затравки разговора после хорошей выпивки, закуски и папиросы следом. Всё равно Вилли внутренне напрягся, не сразу нашёлся с ответом:

- Всё было. Но после контузии в голову слаб стал, воздерживаюсь.

Вячеслав сразу же и одобрил:

- Ну и правильно! Ничего хорошего в этой заразе нет. Это в окопах выкурить одну закрутку на двоих всё равно, что поговорить по душам. А теперь вроде и ни к чему, а привычка.

Он снова затянулся так, что кончик папиросы ярко вспыхнул, затрещал, рассыпая искры, потом аккуратным щелчком сбросил пепел на стол рядом с едой, и опять Вилли поразился: у нас так не делают.

- А я смолю с тех пор, как помню себя. От титьки отползал, чтобы перекурить, - опять зачастил Марлен. – Батя у меня курец знатный был. Сам себе табак выращивал не хуже «Капитанского». Запах – обалдеешь! В деревне все пацаны курят сызмала, - оправдывал он своё пристрастие. – У нас и заветное местечко было за амбаром, где мы смолили и обсуждали местные и мировые проблемы как отцы. И в школе покуривали на переменках. Молодая учителка, бывало, старалась не подходить близко: табаком от нас несло – духов её не слышно. Терпела. Слушай, братва, а может, добавим? – предложил он. – У меня есть.