Корни небес

— Что такое? — спрашивает его Дюран.

— Я подумал, что это несправедливо.

— Что?

— Что погибли оба итальянца, которые были в нашей команде. Гвидо только и говорил, что о морской рыбе. О тунце не из банок. О макрели, треске… Даже о сардинах. Он скучал по ним.

— И это тебе кажется смешным?

— Нет. Но это так… так иронично. Как только он умер, на столе у нас появилась морская рыба. Эх, «на столе»…

— Святой отец, вы не могли бы выкинуть один из ваших номеров? — говорит Диоп.

— Каких таких номеров?

— С приумножением рыб, например.

— Боюсь, что это за пределами моих возможностей. Это удалось лишь одному, к сожалению.

— Может, попробуете?

— Если рыбы еще остались, с радостью.

Все молчат какое-то время, время идет, а жажда все усиливается.

— Откуда у них вообще взялась рыба? — в какой-то момент спрашивает Диоп. — Я думал, что море практически мертво.

— Никогда не недооценивай море, — шепчет Бун, и странно слышать, как он говорит столь тихо. — Из него появилась жизнь. Его не так легко умертвить.

Диоп прочищает горло.

— Капитан…

— Да, Марсель?

— Я вот подумал. Подумал, что Егору бы понравилось… Я хочу сказать, вы на похоронах, там, снаружи, сказали такие слова, наверное, из Библии, и, это были правильные слова. Сильные. Но Егору, наверное, понравилось бы, чтобы его помянули и молитвой его веры. Также как мне было бы приятно, чтобы со мной прощались словами и обрядами моей веры, когда это произойдет… ну, в общем, то, что должно произойти…

Дюран молчит какое-то время. Потом вздыхает:

— Конечно, ты прав. Если отцу Дэниэлсу это не будет неприятно…

Образ Дюрана, который справляет языческий ритуал в зернохранилище недалеко от Рима, снова вспоминается мне. Услышав, как он читает псалмы, я и забыл об этой сцене.

Я хотел бы возразить, но эти люди, как и я, идут по равнине в тени смерти.

— Нет, я совсем не буду возражать.

Странно слышать голос Дюрана, который заводит монотонную песнь:

— О, стражи Порядка, вы, для которых закон всегда будет священным, высоко в небесах всходит ваша колесница…

Околдованный, я слушаю слова, которые текут из темноты, сплетая хвалы позабытому богу.

— Придет Спаситель и разбудит мертвых: он убьет быка Хатайоша, и этой жертвой разбудит мертвых. Из жира животного и из белой плоти его Спаситель создаст напиток бессмертия и даст его всем людям, делая их бессмертными…

Они языческие, эти гимны? Без сомнения.

Язычники ли те, кто их поет? В этом я также уверен.

То, что я слышу, не считая формы, не так уж далеко от того, во что верю я сам: справедливость, жизнь после смерти…

Слушая голос капитана, монотонное течение его кантилены, я закрываю глаза и, сам того не замечая, засыпаю стоя.

Проходит больше шести часов, прежде чем размеренные шаги раздаются по коридору.

Дверь растворяется.

Свет электрической лампы бьет нам в глаза.

Их трое, вооруженных автоматами.

Мы щурим глаза, чтобы защититься от света. Закрываем лицо рукой.

— Вперед, выходите! Праздник начинается. Раненый может идти?

— Да.

— Тем лучше для него. Пойдем, просыпайтесь!

Первое, что мы слышим, это бой барабанов, которые все приближаются и стучат все громче. К ним присоединяется и звук других инструментов: флейты, саксофоны, кларнет, который играет мелодию, извивающуюся в ритме перкуссий, как змея.

Это неуклюжая музыка, но не лишенная силы. Музыка, которая заставляет пускаться в танец, и в то же время от нее ползут мурашки по коже.

Поляна перед крепостью полна людей, которые греются перед двумя большими огнями. От фар двух машин на сцене светло почти как днем.

— Они с ума сошли? — бормочет Дюран, вытаращивая глаза. — Они выходят на улицу ночью, чтобы устраивать весь этот шум?

Венцель показывает подбородком на фары:

— Что я тебе говорил?

Дюран кивает, глядя на два наших «хаммера». На капоте того и другого сидит по вооруженному человеку.

Никто не надевает масок. Здесь много людей, которых я прежде не видел, и, кроме того, дети и женщины, захваченные в крепости, которые сгрудились в углу под дулами ружей.

Как это ни нелепо, кажется, что центром праздника является куча горючего материала, который приготовлен, чтобы сделать погребальный костер для павших в бою. Есть и две лопаты, воткнутые в вершину кучи. Запах горючего наполняет воздух.

— Не предвещает ничего хорошего, — бормочет Диоп.

— Молчать! — приказывает ему один из стражей, ударяя по спине стволом автомата.

Нас сажают в первый ряд. Венцель и Диоп поддерживают под руки Карла Буна, который, несмотря на все старания не заснуть, иногда закрывает глаза, роняя голову на плечо. У него жар и бред.

Жажда сводит меня с ума.

Мы ждем так долгое время, глядя на то, как приспешники Готшалька танцуют в свете огней, испуская гортанные звуки, вскидывая руки вверх и снова роняя их, как болельщики на древнем футбольном стадионе.