Корни небес

Я улыбаюсь Адель Ломбар, идущей пружинящей походкой с видом человека, вышедшего на приятную прогулку. А у меня, наоборот, ломит спину от долгого путешествия в машине. «Неблагодарный, — укоряет меня внутренний голос. — Неблагодарный…»

Кто в нынешние времена может сказать, что он совершил путешествие на машине? Для детей, для молодежи, родившейся после Страдания, автомобили — фантастические существа вроде драконов или троллей.

Мы проходим по идущей вверх улице, по обеим сторонам которой открываются магазины с пустыми пыльными витринами. На каждом углу висят самодельные измерители уровня радиации — стеклянные ампулы с золотой фольгой внутри. Максим расхохотался бы. «От них толку, как от канарейки из угольной шахты против нервно-паралитического газа»,[61] сказал бы он. Или что-нибудь в этом роде. Я привык к его саркастическим замечаниям, но спрашиваю себя, как бы их восприняли эти одержимые безопасностью люди?

В конце улицы, далее заворачивающей направо, находится наблюдательный пункт. Я не могу удержаться и приближаюсь к трем часовым и к находящемуся за ними стеклу. Это массивное стекло толщиной не меньше трех сантиметров. За ним площадь Герцогского Дворца, похожая на кадр из фильма.

Здания кажутся нетронутыми, они великолепны, как до войны. Мы узнали, что строения, сооруженные много веков назад, имеют больше шансов выжить, чем современные дома. Они как будто перенесли столько всего за это время, что приобрели своего рода иммунитет против катастроф.

Или, может быть, в прошлом просто строили лучше, чем во времена Страдания?

Только приглядевшись через грязное, исцарапанное и покрытое пылью стекло, только напрягая зрение, можно заметить детали, которые свидетельствуют о том, что площадь уже не та, что была когда-то, что ее сохранность — всего лишь иллюзия.

На фасаде Дворца висят две полосы бледно-розовой ткани с неразборчивыми надписями. Когда-то так рекламировались выставки.

Оконные ставни одного из домов в конце площади бьются на ветру.

В правом углу из сугроба торчит бампер старого автомобиля.

Тяжелые серые облака нависают саваном над городом.

— Пойдемте, — нетерпеливо говорит коннетабль Туччи.

Коридор поворачивает вправо, а потом снова влево, и мы оказываемся у входа во дворец.

Здесь пространство освещают висящие на стенах керосиновые лампы, закрепленные в отверстиях и на крюках, которые в средневековье держали другие лампы, возможно, такие же, как эти.

Почетный караул — шесть солдат в чистой выглаженной форме — сменяют людей коннетабля, которые уходят, не говоря ни слова. Эти шестеро вооружены застегнутыми в кобурах пистолетами, но в руках у них внушительные дубины с шипами.

Мы поднимаемся по длинной парадной лестнице. Очень жаль, что лампы не освещают потолок. Местами видны некоторые детали: статуи путти, как итальянцы называли маленьких ангелов, изображенных в виде пухлых младенцев, золотая лепнина, появляющиеся на миг и тут же снова погружающиеся в темноту.

Богатство и красота этого места контрастируют с убожеством Нового Ватикана. «Вот это было бы подходящим престолом для нового Папы», — говорю я себе. Но потом гоню от себя эту мысль. Где бы мы ни находились, Церковь — это вера и учение, а украшения и мишура не обязательны. Возвращаться к истокам всегда хорошо. Огненная буря закалила нас и, может быть, даже очистила. Это покажет время.

В конце парадной лестницы нас ждет зал, ярко освещенный длинными люминесцентными трубками. Это восхитительно, почти волшебно. Температура в зале достигает по меньшей мере двадцати пяти градусов.

Коннетабль замечает мой взгляд.

— Солнечные батареи. Здесь неподалеку была производившая их фабрика. Установить эти штуковины было нелегко, но оно того стоило. Скоро мы распространим электрическую сеть на весь город. Очень скоро.

Он ускоряет шаг и почти бежит через сияющий светом зал к двери на противоположной стороне, из которой доносится нежная старинная музыка.

— Синьоры, приветствуйте герцога Урбинского!

Я не знаю, чего я хотел увидеть. Но я тем более не знаю, как удается остальным и мне самому не рассмеяться при виде герцога. Кажется, это злая шутка природы.

Он сидит, скрючившись, на троне, а на самом деле — на кресле с высокой позолоченной спинкой. Свесив ноги, герцог болтает ими в воздухе. Он горбат, тощ, его позвоночник искривлен. На вид ему можно дать и десять, и двадцать лет. Его светлые волосы слишком длинны и закрывают глаза. Когда он поднимает голову, его взгляд сосредоточивается на нас в попытке скомпенсировать подергивание головы из стороны в сторону, точно в судороге. На герцоге костюм из красного бархата и огромное ожерелье массивного золота, с которого свисает золотое солнце. На голове у него старинная с виду жемчужная диадема, больше подходящая герцогине.

— Добро пожаловать. Добро пожаловать, дорогие гости. Посланники Церкви, наконец-то. Проходите, располагайтесь.