Церковь учит нас видеть страдающего Христа в каждом создании. И не только Церковь. В унынии тюрьмы, за несколько месяцев до того, как быть убитой фрайкором, Роза Люксембург сделала выдающуюся запись о страдании пары запряженных в повозку быков.
Я осеняю себя крестным знамением.
Создание поворачивает голову в мою сторону. Голову без глаз и ушей. Безо рта.
Оно наклоняется.
— Что это за глупости? Встаньте! Не будьте смешным! — голос герцога пронзителен, груб. Я же, напротив, говорю уверенно и громко:
—
Какая-то рука с силой дергает меня. Она пытается поднять меня на ноги.
— Давай, священник! Ты слышал, что сказал герцог! Давай, поднимайся!
Рука Туччи поднимается. Связка ключей, которую он сжимает в левой руке, позвякивает. В другой у коннетабля дубинка. Он замахивается и обрушивает ее на мою голову.
В этот момент что-то черное и мощное мелькает между мной и Туччи. Что-то вроде руки. Но нет: это
Коннетабль пораженно смотрит на свою руку на полу, на рану на плече, из которой вырывается длинный и обильный поток крови. А потом со стоном падает.
Герцог в ужасе отскакивает от клетки, и все остальные тоже. Только я остаюсь у решетки.
Одной частью своего сознания — рациональной частью, той, что еще верит в возможность существования реального мира, — я смотрю на Адель, бросающуюся к телу на земле, всеми силами пытаясь остановить ужасное кровотечение. Но рука оторвана на уровне плеча, и ткань, которую Ломбар прижимает к ране, окрашивается сначала в розовый, а потом в красный.
Другой частью своего сознания, той, о существовании которой до недавнего времени я даже не подозревал, я слышу жалобный голос. Он похож на печальный шум расстроенного механизма, но постепенно я начинаю разбирать слова.
Если то, что я слышу, — именно
—
Медленно я поднимаю голову и смотрю в точку, откуда, видимо, исходит голос.
В самом дальнем углу клетки, свернувшийся так, как будто он хочет сделаться невидимым, монстр с человеческими конечностями, странное порождение кафкианского кошмара, повернул ко мне свою слепую голову, в то время как его мысли наполняют меня, как черная вода, льющаяся из кувшина:
—
Сознательно ли действует мое тело, когда я протягиваю руку к замку клетки?
Сознательно ли действуют мои глаза, когда осматривают происходящее и понимают, что все сосредоточены на теле Туччи?
Сознательно ли действует моя рука, поднимающая оброненную коннетаблем связку ключей?
—
Вставляю его в отверстие замка.
Удар кулаком в челюсть отбрасывает меня на решетку. А потом второй удар, посильнее, в живот. Я складываюсь пополам. Дюран тут же хватает меня за волосы, грубо приподнимая мой подбородок.
— Послушай меня внимательно, священник, — шипит он сквозь зубы. — Если ты еще раз подвергнешь нас такой опасности, я тебя убью. Более того, я убью тебя раньше. Как только пойму, что ты собираешься натворить что-нибудь.
Он оглядывается, чтобы убедиться, что никто не слышит его.
— Ты понимаешь, что мы окружены? Если мы сделаем хоть один неверный шаг, они нас прикончат. Кто, по-твоему, выведет нас из этой дыры? Твой Бог?
—
— Кто это сказал? — подскакивает Дюран, оглядываясь по сторонам. Потом он понимает.
— О боже мой… Это ты, Грегор Самса?[64]
В моей голове раздается смешок. Как серебристая трель.
—
— Обезьяна?
—
Голос в моей голове произносит эти слова решительно.
Дюран собирается ответить, но в этот момент истерический голос герцога раздается в нескольких сантиметрах от его уха:
— Убей его! Убей этого монстра!