Корни сталинского большевизма

Важно также отметить, что «социальная вера» не подразумевала обслуживание мировой революции, а предназначалась для сугубо внутреннего употребления (как у предков). Международные аспекты деятельности комсомола, так занимавшие комсомольскую элиту первой половины 1920-х годов, их пролетарских коллег интересовали гораздо меньше. К примеру, с трибуны V съезда РКСМ (октябрь 1922) один из делегатов открыто возмущался докладами Коммунистического интернационала молодежи: мы три года слушаем одни и те же длинные и скучные выступления Шацкина; «все то, о чем в них сказано, для нашего союза – китайская грамота»[1073]. (Не случайно, доклады КИМа заставляли слушать при закрытых дверях, дабы комсомольские функционеры не разбежались[1074].) Шацкин попытался оправдаться: когда Зиновьев на съездах партии делает сообщение о работе Коминтерна, то по его завершении практически не бывает записок, так как многие наши старшие товарищи также мало интересуются положением на Западе…[1075] Нежелание заниматься международными проблемами всегда составляло характерную черту комсомольских вожаков из пролетарской среды. «Неужели надо брать на себя функции мирового штаба международной революции», – восклицал Косарев, в тоже время отгораживаясь от повседневных проблем обыденной жизни?![1076] «Мировые вопросы в два счета решали, – негодовал он, – а вот поставить будку для минеральных вод на Сталинском тракторном заводе оказалось труднее, чем решить вопрос о перспективах развития германского комсомола; или наладить чистоту в бараках Магнитогорска… оказалось для уральцев гораздо труднее… чем руководство французским комсомолом, над которым они шефствуют»[1077].

Из года в год давление на интеллигентские слои со стороны руководства ВЛКСМ продолжало нарастать. В начале 1931 года на IX съезде публично были осуждены некоторые деятели партии и комсомола. Бухарин, солировавший перед комсомольскими функционерами, был заклеймен еще несколько лет назад, теперь же оказалось, что «Ленин… как будто предвидел, что в лице Бухарина, Рыкова и других правых сложится оппортунистическая группа»[1078]. Досталось и бывшим лидерам союза Шацкину и Чаплину, стремившимся «не разжигать классовой борьбы в среде молодежи, не культивировать злобы против классового врага, а смягчать эту борьбу и культивировать желание жить со всеми в мире»[1079]. Таким не место в нашей организации, заключил Косарев и призвал тех, кто еще поддерживает с ними отношения, их разорвать[1080]. Весьма нелицеприятную оценку отечественная интеллигенция получила на VII конференции ВЛКСМ (июль 1932). Само слово «интеллигент» было признанно нарицательным; до революции к представителям этого слоя, за редким исключением, рабочий класс относился враждебно, ибо видел в нем своего рода касту, близкую к правящим капиталистическим классам. Косарев вспоминал свою рабочую юность на московском заводе, когда «высшим позором для рабочей девушки считалось прогуливаться с интеллигентом, а напакостить гимназисту и даже побить его нередко считалось высшим почетом, геройским поступком»[1081]. И в «модные» у молодежи военно-воздушные силы следует направлять только выходцев из рабочих, поскольку лишь они беззаветно преданы партии и советской власти[1082]. Комсомольские руководители решили также ужесточить в уставе требования к служащим, установив для них длительный кандидатский стаж. Порыв лидеров ВЛКСМ смог охладить только Сталин: не стоит так пренебрежительно относиться к служащим и препятствовать их вступлению в ряды комсомола; за этим кроется непонимание того, как изменилась окружающая обстановка и сама служащая молодежь[1083]. Вождь предложил переработать проект устава и перестроить всю деятельность аппарата ЦК.[1084] Ради этого на полгода отложили очередной, Х, комсомольский съезд, ставший для косаревской группы последним.