Корниловъ. Книга первая: 1917

Пробуждение вышло не самым приятным. Поезд тряхнуло, пронзительно завизжали тормоза, генерал едва не свалился со своей полки. Неприятный запах горелых тормозных колодок повис в воздухе.

Корнилов выглянул в окно. Они остановились где-то поблизости от Петрограда. Каким-то неведомым образом на пути паровоза оказалась вагонетка со шпалами, а машинист спросонья не успел заметить её вовремя, из-за чего и произошло столкновение. О том, что могло случиться, если бы это была вагонетка со взрывчаткой, Корнилов старался не думать.

Вдоль поезда бегали встревоженные текинцы с винтовками, железнодорожники пытались устранить препятствие как можно скорее. Корнилов вздохнул и устало откинулся назад на спинку сиденья. Вовремя теперь поезд точно не прибудет.

В двери купе тихонько постучали, Хан осторожно поинтересовался, всё ли в порядке.

— Да-да, всё нормально, — отозвался Верховный.

Часы показывали полпятого утра, и Лавр Георгиевич решил больше не ложиться, а лучше заняться работой. Он потребовал чаю, заправил постель и уселся за стол, заваленный документами, как в дверь снова постучали.

На этот раз в купе Верховного заявился комиссар Филоненко, и генерал согласился его принять.

— Доброго утра, Лавр Георгиевич! — поздоровался комиссар.

Генерал, не скрывая кислой мины, поглядел за окно, где продолжали суетиться железнодорожники. Поезд всё ещё стоял, и они опаздывали.

— Доброго? — хмыкнул он.

Филоненко понял, что ляпнул не то, и поспешил перейти к делу, протягивая генералу тоненькую папку с бумагами.

— Ознакомился с вашей программой, — заявил он.

Корнилов, не раскрывая, положил папку на стол. Содержание он знал и так, практически наизусть.

— И что думаете по этому поводу? — спросил он.

— Крайне реакционная! — заявил комиссар. — Меры, возможно, и верные, но сам текст составлен неудачно.

— Объяснитесь, — нахмурился Верховный.

— Составлено так, будто вы намереваетесь вернуть страну к старым порядкам! Причём даже… Как бы сказать… Ко временам Николая Палкина, а не Николая Второго, — сказал Филоненко.

— Что за вздор, — фыркнул генерал. — Вы не военный, Филоненко, вы не знаете русского солдата. Только думаете, что знаете.

Комиссар весь подобрался, взглянул свысока на сидящего за столом Корнилова, дёрнул выбритым подбородком, уязвлённый этими словами.

— Знаете ли, Лавр Георгиевич, — произнёс он. — Я уже три года на фронте.

Верховный только усмехнулся.

— А я — всю жизнь, — сказал генерал.

Филоненко протянул руку к столу и забрал папку обратно.

— Я сообщу об этом Борису Викторовичу, — холодно произнёс он. — Ещё раз повторюсь, меры эти — крайне реакционные. Правительство будет вынуждено их отклонить, как не соответствующие революционной законности.

Лавр Георгиевич пожал плечами. Да, Филоненко мог навредить, но репутация пустобреха вилась за ним устойчивым шлейфом, и воспринимать его угрозы всерьёз не получалось.

Комиссар попрощался и вышел, едва не хлопнув дверью, невооружённым взглядом было видно, как он раздражён, зато сам Корнилов сохранял ледяное спокойствие. В чём-то комиссар, конечно, был прав, программа выводила армию и тыл из состояния революционной вседозволенности и силой насаждала дисциплину. Реакция? Безусловно. Возвращение к старорежимным порядкам? Точно нет. Анархию в войсках нужно было искоренять.

Вопрос только в том, под каким соусом подать это публике. Если осветить это с ракурса пораженцев, мол, несчастных солдат пулемётами гонят в бой, миллиард расстрелянных лично Корниловым, Главнокомандующий в панике цепляется за последние шансы, и всё такое прочее, то да, народ воспримет эту программу исключительно негативно. А если подать это правильно, то всё должно пройти отлично. В конце концов, пусть даже Россия что в двадцатом веке, что в двадцать первом с треском проигрывала информационные войны, сейчас у Корнилова была фора. И в первую очередь помочь должны личина Железного и современные методы пропаганды, незнакомые пока никому, кроме него.

В госпитале

Пропахший карболкой и смертью военный госпиталь нескончаемым потоком принимал к себе раненых воинов. Из госпиталя же у них было три пути — обратно на фронт, если ты не очень везуч, на местное кладбище, если ты совсем невезуч, или же в тыл, домой, если тебе улыбнётся удача. Многие считали везением остаться без ноги или руки, но всё же вернуться в тыл, и отдельным потоком сюда прибывали самострелы, те, кто предпочитал отстрелить себе большой палец на ноге, чем продолжать сражаться. Сразу после революции таких стало заметно меньше, все считали, что с войной покончено, но когда Керенский объявил о наступлении, самострелы появились снова.

Усталый фельдшер расслабленно курил после очередной ампутации, вглядываясь в горизонт и заходящее солнце. Раненые за глаза прозвали его Мясником, вот только его это не особо задевало. Да и что он может поделать, если в госпитале уже который месяц нет ни хлороформа, ни другой анестезии, ни вообще лекарств, а другого лечения он предложить не может. Говорят, у каждого хирурга есть своё личное кладбище. У него таких кладбищ наберётся уже десяток.