Корниловъ. Книга первая: 1917

Появление Верховного в ложе снова встретили аплодисментами и овациями, молчала только левая часть зала, занятая представителями совдепа. Солдаты продолжали сидеть в нарочито небрежных позах, в фуражках, с папиросами в зубах, явно проявляя неуважение не просто к боевому генералу, но и к своему Главнокомандующему.

— Встать, хамы! Позор! — донеслось с правой стороны зала.

— Холопы! — выкрикнул кто-то из солдат.

— Да здравствует народный герой! Да здравствует патриот генерал Корнилов! — кричали справа и с балкона.

Шум нарастал. Керенский, сидящий в президиуме, трезвонил в колокольчик, пытаясь успокоить публику, но тщетно. Позади Керенского стояли два адъютанта, моряк в белоснежном кителе и армейский офицер, и Корнилов, глядя на эту комедию, тихо усмехнулся.

— Передайте Керенскому, что парные часовые по уставу возможны только у гроба, — наклонившись к полковнику Голицыну, вполголоса произнёс Верховный.

Голицын кивнул, посмеялся, черкнул какую-то записку и через адъютанта передал в президиум. Там тоже началась суматоха, Керенский развернул записку, быстро прочитал, покрываясь пятнами, и тут же отослал обоих прочь. Эта сцена привлекла внимание зала, и тишину кое-как удалось восстановить.

Распорядитель, министр почты и телеграфа Никитин, объявил, что открывать совещание будет министр-председатель Керенский, и на этот раз левая часть зала разразилась вялыми аплодисментами. Правая демонстративно молчала.

Керенский, театрально раскланиваясь, вышел к трибуне с пафосным и гордым видом, наверняка страшно довольный тем, что ему приходится выступать на сцене Большого театра.

Все ждали, что первым будет выступать Верховный Главнокомандующий, но вместо этого Керенский снова начал пространно вещать с трибуны о судьбе России. Публика откровенно скучала. От высокопарных речей Керенского многие успели устать ещё вчера. Он умудрился приехать на сутки раньше Корнилова, и только и занимался тем, что работал над своим имиджем оратора, зарабатывая скорее репутацию болтуна. Многие делегаты из Москвы и других губерний видели «героя русской революции» впервые, и впечатление он производил скорее негативное, но политическим трупом ещё не был, несмотря на все старания его противников. Многие продолжали верить в то, что Керенский способен управлять страной и разруливать конфликты в расколотом обществе, но стране нужен был арбитр, суровый и беспристрастный, а не политическая проститутка, пытающаяся угодить и нашим, и вашим.

Собравшимся повезло, что на этот раз Керенский не планировал долгую речь и ограничился парой десятков минут вступления. Вслед за ним к трибуне вышел профессор МГУ Алексинский, после него друг за другом выступили кадеты Набоков и Родичев. Только после них предстояло выступить и Корнилову.

Появление Верховного на сцене вновь вызвало бурные продолжительные овации, делегаты поднялись со своих мест, все, кроме левой половины зала. Ситуация вновь повторилась. Для одних Корнилов был спасителем нации, для других — палачом и сатрапом, и обе стороны вновь схлестнулись в словесной перепалке, доходящей едва ли не до прямых оскорблений.

Керенский и Никитин пытались успокоить собравшихся, звенели в этот несчастный звоночек, чей тонкий голосок тонул в гуле раздражённого улья.

— Господа! Господа! Товарищи! Предлагаю собравшимся сохранять спокойствие и выслушать первого солдата с долженствующим ему почтением и уважением к правительству! — улучив момент, громко и настойчиво произнёс Керенский.

Гул постепенно начал затихать, Корнилов ждал, пока публика успокоится, прежде, чем начать свою речь. Она была заготовлена на бумаге, на нескольких листах, и генерал положил их на трибуне, хотя читать ему не требовалось, всё содержимое он знал наизусть.

Опыт работы на публику имелся богатый, но сердце всё равно пропустило удар, а в животе поселилось неприятное ощущение, хотя генерал знал, что это пройдёт, стоит только начать. Перед такой публикой ему выступать ещё не приходилось. Корнилов отпил воды из стакана, дожидаясь полной тишины.

— Как Верховный Главнокомандующий я приветствую Временное правительство и всё Государственное совещание от лица действующих армий, — начал генерал. — И я был бы счастлив добавить, что приветствую вас от лица тех армий, которые стоят на границах твёрдой и непоколебимой стеной, защищая русскую территорию, достоинство и честь России. Но с глубокой скорбью я должен добавить и открыто заявить, что у меня нет уверенности, чтобы русская армия исполнила без колебания свой долг перед Родиной.

Делегаты слушали речь генерала, затаив дыхание. Тишина висела почти гробовая.