Корниловъ. Книга первая: 1917

— Я не противник Революции, всем сердцем я республиканец, но ядовитое, разрушительное действие мер, принимаемых Временным правительством и советами может пошатнуть не только самодержавие, но и саму нашу страну, — продолжил Верховный. — Но их отрезвляет лишь одно. Восстановить дисциплину на фронте пришлось после утраты Галиции. Нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери Риги, а порядок на железных дорогах был восстановлен ценой уступки врагу Молдавии.

Президиум зашевелился, Керенский принялся что-то горячо нашёптывать одному из своих помощников. Из-за кулисы Корнилову принялись махать руками, мол, время выступления подходит к концу. Генерал не сомневался — будь здесь микрофоны, ему бы их тотчас же выключили, а вместо телетрансляции его речи спешно поставили бы «Лебединое озеро».

— Двоевластие должно быть прекращено, — продолжил генерал.

— Правильно! Вся власть Советам! — выкрикнули слева.

— Этот вопрос должно решать Учредительное собрание, — повернувшись к кричавшему солдату, сказал Корнилов. — Но созыв Учредительного собрания невозможен, пока территория России оккупирована врагом, а её жители физически не могут отправить туда своих представителей. Это противоречит тем принципам демократии, которые я исповедую. Каждый голос должен быть услышан.

— Верно! — крикнули из зала.

— А до тех пор, пока идёт война, я требую, — Корнилов прокашлялся. — Повторяю, я требую возвращения дисциплины и единоначалия в армии и в тылу. Я требую расширения полномочий Верховного Главнокомандующего, сознавая свою ответственность перед Богом, собственной совестью и перед народом России. Да здравствует Россия, единая и неделимая!

В подполье

Погода портилась. На берегу озера стало ветрено, начались частые дожди, пора сенокоса заканчивалась, и два финских косца, живших в шалаше на берегу, решили, что пора перебираться дальше. Например, в Гельсингфорс.

В Петроград ехать было нельзя, хотя политическая ситуация требовала постоянного внимания и контроля. Связные, конечно, раз в день посещали их шалаш, привозя корреспонденцию и свежие газеты, но вождю мирового пролетариата этого не хватало, чтобы держать руку на пульсе. Глухомань. Он только и спасался тем, что писал статьи, чтобы не сойти с ума от безделья. В Гельсингфорсе наверняка будет попроще, к тому же здесь, у озера, вездесущие комары ели их поедом, вызывая стойкую ассоциацию с кровопийцами-буржуями.

— Это подло! Архиподло! Гнусная, мерзкая подлость! — вскипел Ильич, рывком поднимаясь с излюбленного пенька и размахивая газетой.

— Что случилось, Владимир Ильич? — Зиновьев был уже тут как тут.

— Вы гляньте, вникните! Гнусная, подлая клевета! Более того, это предательство! В партию проникли враги! — пальцем указывая на первую полосу «Правды», воскликнул Ильич.

Зиновьев осторожно взял газету из дрожащих рук вождя. На первой странице крупным шрифтом была напечатана статья Железного о большевиках.

— Эти подлецы украли мою газету! — воскликнул Ильич. — Сначала запретили, а потом украли!

Как всегда в моменты крайнего волнения, он начал грассировать, даже картавить. Коснувшись ладонью вспотевшей лысины, он начал мерить шагами поляну, разворачиваясь на носках.

— Откуда… Откуда у них эти сведения? — проблеял Зиновьев. — Кто этот Железный?

— Я не знаю! — выпалил Ильич. — Но степень информированности у него исключительная! Исключительная!

— Сталин? — спросил Зиновьев. — Сталь, железо, Железный…

— Возможно, — по-калмыцки прищуривая глаза, пробормотал Ильич. — Этого Железного необходимо найти…

— Надо написать опровержение! — воскликнул Зиновьев.

— Нет, это будет выглядеть, будто мы оправдываемся… На нас и так вылили кучу гнусной клеветы, в её потоке эту частичку правды могут и не заметить… — продолжал раздумывать Ильич. — Но копнули глубоко…

— Черносотенная пропаганда, — дочитав статью до конца и полистав ещё несколько страниц газеты, заключил Зиновьев.

— Даже странно, что только сейчас… Судя по всему, этот Железный знает нас очень давно, как облупленных… — бормотал Ильич, раздумывая над методами решения этой внезапной проблемы.

— Я думаю, надо отсюда уходить, Владимир Ильич, — сказал Зиновьев. — Если у этого Железного такие связи в партии, он наверняка знает, где мы находимся. И может сдать нас полиции.

— Вы и правда паникёр, Григорий Евсеевич, — хитро прищурившись, сказал Ильич. — Конечно, он знает. Вот только если бы он желал сдать нас властям, то давно бы это сделал. Нет, он хочет уничтожить нас политически!

— В посёлке уже шастали ищейки, — напомнил Зиновьев. — А ваш брат и в самом деле?..

— Да, — хмуро перебил его Ленин.

Оба революционера помолчали, стараясь не глядеть друг на друга. От воды послышался плеск, они встрепенулись, подсознательно ожидая появления полицейских, агентов охранки (которую уже давно распустили) или кого-либо ещё.

Но вместо этого на берег выбрался мальчишка, юный Коля Емельянов, которого они использовали для связи с посёлком и который помогал им в быту.

— Владимир Ильич! Папку арестовали! — почти задыхаясь, выпалил он, вытаскивая лодку на берег.