Коробка в форме сердца

Джорджия подняла голову, вновь улыбнулась, радостно, озорно сверкнула глазами — именно такой огонек в глазах Джуд и имел в виду.

— Знаешь, Джуд, — заговорила она, потянувшись перебинтованной рукой к кружке.

Между тем подошедшая к ней со спины официантка склонилась к столику с кофейником, чтобы снова наполнить кружку — причем не глядя, уставившись в блокнот для счетов. Сообразив, что сейчас произойдет, Джуд раскрыл было рот, но опоздал.

— Знаешь, Джуд, — продолжала Джорджия, — иногда с тобой так хорошо, что даже забываешь, какой ты му…

Тут ее забинтованную ладонь и окатила струя горячего кофе, хлынувшего из кофейника как раз в тот момент, когда Джорджия сдвинула с места кружку. Взвизгнув, Джорджия отдернула руку, прижала ее к груди, страдальчески сморщилась. На миг взгляд ее остекленел так, что Джуд испугался, не кончится ли все это обмороком.

Однако Джорджия, крепко стиснув больную руку здоровой, вскочила из-за стола.

— Гляделки разуй, коза безмозглая! Смотри, н-нах, куда льешь! — рявкнула она на официантку. От неожиданности в ее голосе снова прорезался, снова взял над ней верх тот же тягучий деревенский акцент.

— Джорджия, — негромко окликнул ее Джуд, тоже поднявшись на ноги.

Но Джорджия, скривившись, отмахнулась от него, отпихнула плечом с дороги злополучную официантку и устремилась в холл, к туалетам.

Джуд отодвинул от себя тарелку.

— Рассчитайте нас. И чем скорее, тем лучше.

— Простите, — пролепетала официантка. — Простите, я…

— Всякое в жизни случается.

— Простите, — в третий раз повторила официантка, — я виновата, конечно, но это еще не причина так со мной разговаривать.

— Она обожглась. И вполне могла бы еще не так выразиться.

— Хороша парочка, — прошипела официантка. — Я, между прочим, с первого взгляда поняла, кто к нам пожаловал, однако обслуживала вас со всем уважением, как любых других.

— Вот как? Поняли, кто к вам пожаловал? И кто же мы?

— Шпана заезжая, вот кто. По тебе сразу видно: дурью, небось, промышляешь.

Джуд от души рассмеялся.

— А насчет нее вообще никаких сомнений. Почем в час ей платишь?

Тут Джуду сделалось не до смеха.

— Давай сюда счет, — сказал он, — и чтоб я твоей жирной жопы больше не видел.

Официантка пронзила его взглядом, скривила губы, будто бы для плевка, и, не сказав больше ни слова, поспешила прочь.

Сидевшие за соседними столиками прервали беседы, уставились на Джуда разинув рты, однако стоило Джуду обвести любопытствующих тяжелым, немигающим взглядом, все они, как один, уткнулись в тарелки. Чего-чего, а устремленных на него взглядов Джуд не боялся нисколько: ему ли, многие годы глядевшему в глаза бесчисленным толпам народу, пугаться детской игры в гляделки?

Вскоре единственными, кто не отвел взглядов в сторону, остались только старик с картины «Американская готика» да его жена, вполне годившаяся для выступлений в цирке с аттракционом «Самая толстая женщина в мире» по выходным. Впрочем, толстуха хотя бы старалась скрыть любопытство, подглядывала за Джудом искоса, делая вид, будто целиком поглощена чтением развернутой перед собою газеты, а вот старик откровенно таращился на него — вроде бы осуждающе, но и с озорной искоркой в карих, цвета крепкого чая, глазах. Электроларинкс, прижатый к его горлу, тихонько гудел, будто старик собирается что-то сказать, однако старик молчал.

— Мысли какие есть? Так не стесняйтесь, выкладывайте, — сказал Джуд, обнаружив, что взглядом в глаза старика не смутить.

Старик поднял брови, отрицательно покачал головой, признавая, что сказать ему нечего, и негромко, забавно хмыкнув, уткнулся взглядом в тарелку, а голосовой аппарат положил рядом с солонкой и перечницей.

Но не успел Джуд отвернуться, как электроларинкс ожил, завибрировал, задребезжал о стол и громко, монотонно, с легким электрическим треском прогудел:

— ТЫ УМРЕЖ-Ж-ЖЬ.

Старик в инвалидном кресле замер, подался назад и изумленно, будто не веря собственным ушам, уставился на приборчик. «Самая толстая женщина в мире», свернув газету вдвое, тоже воззрилась на электроларинкс с нешуточным удивлением, и ее пухлое, круглое, гладкое, точно у Тестяного Человечка Пиллсбери[62], лицо омрачилось тревогой.

— Я М-МЕРТВ, — гудел электроларинкс, с частым стуком, точно грошовая заводная игрушка, скользя по гладкой столешнице.

Старик, подхватив приборчик, сжал его в кулаке, однако электроларинкс не унимался — жужжал и жужжал, будто шокер для розыгрышей в виде жвачки или пачки сигарет:

— УМЕР Я, ТЫ УМРЕЖ-Ж-ЖЬ, И В МОГИЛУ МЫ ЛЯЖ-ЖЕМ ВДВОЕМ-М-М.

— Да что с ним такое? — спросила толстуха. — Опять радио ловит?

Старик, пожав плечами, покачал головой: откуда мне, дескать, знать? Разжав пальцы, он оглядел приборчик в горсти и поднял взгляд на Джуда. Округлившиеся от изумления, его глаза за толстыми линзами очков казались вдвое больше обычного. Медленно, будто завороженный, старик протянул приборчик Джуду, а пластиковая коробочка вибрировала, гудела почти без пауз:

— УБЕЙ ЕЕ ПОКОНЧИ С СОБОЙ СОБАК УБЕЙ ТОЖЕ СОБАКИ ТЕБЯ НЕ СПАСУТ ЕДЕМ ВМЕСТЕ СЛУШАЙ ЖЕ СЛУШАЙ МЕНЯ ЕДЕМ В НОЧЬ. ТЫ КУПИЛ МЕНЯ НО ТЫ МНЕ НЕ ХОЗЯИН. ХОЗЯИН Я. Я ТЕБЕ ГОСПОДИН-Н-Н.