Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Здесь немало людей, которые стараются мне навредить, и до определённой степени им это удаётся. Одни выставляют меня шпионом г-на де Калонна, которому, меж тем, я даже ни разу не писал. Другие говорят, что я полностью лишён таланта; что ж, они правы. Иные утверждают, что оказывать столь явное доверие людям моего сорта - плохой пример, и они тоже правы... Поскольку мои желания ограничиваются возвращением на кафедру, можете себе представить, как меня веселят эти мелкие и забавные интриги{1712}.

Пинго объясняет долгожительство Курвуазье его незаменимостью и тем, что тот с самого начала сделал ставку на графа д’Аварэ. Вскоре через секретаря Совета проходила не только вся личная переписка графа Прованского, но и всё, что публиковалось от его имени. Кроме того, Курвуазье нередко выносил своё суждение по поводу тех проектов, которые поступали принцу, сопоставлял их мнения с мнением Месье. В 1799 г. Курвуазье писал:

Если бы я был Кларендоном{1713}, а моим господином Карл II, я знал бы, чему себя подвергаю, честно высказываясь по столь деликатному предмету. Но Людовик XVIII если чем и напоминает Карла II, то лишь своими бедами, а я, я - ничто. Поэтому я могу без страха говорить Королю правду, которую он желает знать, и заявлять, что я - защитник законов моей страны перед Королём, который хочет их восстановить {1714}.

Судя по архивным документам, Курвуазье был не только тем человеком, который предоставлял королю юридические справки по интересующим его вопросам и обосновывал те или иные ключевые пункты его позиции, но и во многом эту позицию определял - по крайней мере в теоретическом плане. «В его семье нас заверили, - пишет один из историков, - что г-н Курвуазье выполнял функции канцлера при Е. В. Людовике XVIII»{1715}. На самом деле, его должность была куда скромнее, однако у многих эмигрантов секретарь короля пользовался немалым уважением. «С тех пор как я вращаюсь среди людей, мне редко доводилось видеть, чтобы столь просвещённый человек был столь чист сердцем»{1716}, - напишет позднее аббат Эджворт (Edgeworth){1717}. С не меньшим пиететом относился к Курвуазье и сам король: в одном из писем к брату Людовик XVIII назовёт его «полным чести» {1718}.

Любопытно, что Людовик XVIII был заинтересован в том, чтобы роль его секретаря оставалась неявной. Мне видится в этом стремление уберечь своего юрисконсульта от постороннего влияния; сам же Курвуазье полагал, что всё дело в его происхождении. В ноябре 1796 г. он с горечью писал:

Среди стольких бед и огорчений так мало, а то и вовсе нет тех радостей для сердца, которые позволяют видеть не только шипы, но и цветы. Мне оказывают внимание, в котором нельзя отказать человеку честному; мне оказывают доверие, которое делает необходимой всю ту работу, которую мне поручают; но доказательств благодарности, знаков уважения, просьб дать совет в отношении тех вещей, которые я должен знать и которых никто здесь не знает, - их нет. Секретарь, вот и всё. Древняя демаркационная линия только расширилась вместо того, чтобы сузиться. Кто не вельможа, тот никто, и даже ни на что не годится. Если порой и спрашивают мои соображения, то втайне... {1719}

Впрочем, это письмо явно было написано в тяжёлую минуту{1720}, несколько лет спустя он вспоминал о своём положении с совсем другим настроем:

Я пользовался безграничным доверием [...] Часто мне поручали чрезвычайно важные вещи, и хотя эта работа проводилась с соблюдением величайшей секретности и нередко бывала испорчена, когда выходила из моих рук, я находил удовлетворение в том, что не занимался ерундой. Мне дозволялось работать в моей комнате или же я запирался с г-ном д’Аварэ в его и постоянно встречался с королём{1721}.

Такое положение делало Курвуазье не только самым незаменимым, но и самым незаметным человеком при дворе в изгнании. Граф Макартни называл его «личным секретарём» короля, «которого старательно прячут из виду, и с которым я так и не смог встретиться»{1722}. Надо сказать, что эта политика оказалась настолько эффективной, что имя Курвуазье практически не упоминается в исторических трудах{1723}. К тому же даже лучшие специалисты по истории контрреволю- ции постоянно путают Курвуазье с его сыном, Жаном-Жозефом Антуаном, эмигрировавшим вместе с отцом и служившим в кавалерии принца Конде{1724}, хотя в 1795 г. Жану-Жозефу было лишь 20 лет, и он так и не успел из-за Революции закончить своё обучение в Университете Безансона {1725}.