Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Все эти сложности и трудности Людовик XVIII, безусловно, осознавал. Это заставляло его выстраивать свой образ тщательно и кропотливо, обращая внимание на мельчайшие детали и не пренебрегая никакой из тех немногочисленных форм репрезентации, которые были в его распоряжении. И в полном соответствии с традициями эпохи одним из важнейших инструментов создания благоприятного образа правителя являлся выбор для него тех предшественников, с которыми он должен был ассоциироваться в глазах своих подданных. Такие параллели легко воспринимались аудиторией, подчёркивали преемственность власти и, наконец, позволяли сделать восприятие монарха более объёмным, обрисовать его буквально несколькими словами, обозначить наиболее принципиальные черты его характера и его политики.

Уже в послании из Кобленца, только-только покинув страну, королю Швеции Густаву III от 22 июля 1791 г. граф Прованский называл себя с братом «потомками Генриха IV»{2600}, ассоциация с родоначальником династии была для него исключительно важной. В письме из Хамма от 6 ноября 1793 г. к маршалу де Кастри он с горьким юмором писал:

Двое из моих предков прошли примерно тот же жизненный путь, что предстоит мне: Карл V и Генрих IV, у меня же нет ни политических талантов первого, ни военных способностей второго, зато я уверен, что с куда меньшими отличиями я смогу найти в вас Дюгеклена и Сюлли. Одно существенное отличие, тем не менее, есть. Если я хотя бы немного стану похож на Карла V, если я склонюсь к политике, вы станете Сюлли, а если, напротив, я попытаюсь доказать, что во мне течёт кровь Генриха IV, вы станете Дюгекленом. Одним словом, если я войду в историю и если моё имя когда-нибудь вспомнят, его никогда не вспомнят без вашего{2601}.

Оба образа королей-предшественников, нарисованные в этом письме, видятся мне крайне любопытными. Прежде всего Карл V, правивший в XIV в. и заслуживший прозвище «Мудрый». Король, снискавший себе авторитет и во внутренней, и во внешней политике, но не только. Карл V не командовал войсками, но проявлял интерес ко всем видам искусств. Имел репутацию книжника, его библиотека в Соколиной башне в Лувре насчитывала более 900 томов. К тому же во время пребывания своего отца, Иоанна II Доброго в английском плену Карл был регентом Франции.

Параллелей с судьбой графа Прованского сложно не заметить. Тот также позиционировал себя как политик, а не как воин. Гордился своим образованием и покровительствовал искусствам. И, наконец, настойчиво, хотя и безуспешно, требовал признать за собой право на регентство в то время, как его брат, а затем и племянник находились в руках парижан. Неудивительно, что образ Карла V должен был очень импонировать принцу. И, тем не менее, далее на протяжении всей эмиграции этот образ практически не встречается. Можно предположить, что когда граф Прованский претендовал на регентство, а перспективы восстановления монархии в скором будущем виделись весьма радужно, сравнение с Карлом V выглядело и актуальным, и лестным. Впоследствии же, когда граф принял королевский титул, а вернуться во Францию всё не удавалось, параллели стали казаться менее уместным. Однако после Реставрации они вновь начали звучать: апологеты именовали Людовика XVIII философом, сравнивая его с Марком Аврелием, Св. Людовиком и Карлом V{2602}, писали о том, что он, как Карл V, безропотно сносил удары судьбы{2603}.

Образ Генриха IV был для XVIII века куда более привычным, Людовик XVI использовал его на протяжении всего царствования. «Образцами для подражания, - отмечает Пименова, - становились не “великие короли” (Людовик Великий), а “добрые короли”»{2604} - Генрих IV и Людовик XII. Накануне коронации Людовика XVI на постаменте статуи Генриха IV на Новом мосту появилось слово: «Resurrexit» («Воскрес»). Узнав об этом, Людовик якобы сказал: «Хорошее слово, если бы это ещё было так. Даже сам Тацит не написал ничего ни столь лаконичного, ни столь прекрасного»{2605}. Один из современников вспоминает, что надпись эта продержалась ровно до тех пор, пока один шутник не подписал: «Словечко воскресшего Генриха я одобряю, но чтобы его доказать, нужна курица в горшке»{2606}. Чиновник, отвечавший за восстановление статуи уже при Реставрации, подробно рассказывает в своих мемуарах, как долго не мог придумать соответствующую надпись для Людовика XVIII. Он думал даже позаимствовать «Ressurexit», но побоялся, что, если неизвестный шутник пережил революцию и вновь сделает приписку про курицу и горшок, над ними будет смеяться весь Париж. В конце концов уже практически сломав голову, он остановился на более безопасном: «Ludovico reduce, Henricus redivivus», «Людовик вернулся, Генрих воскрес»{2607}.

Когда планы реставрации пьедестала этой статуи обсуждались в 1779 г., газеты написали о проекте, очень соответствующем, на мой взгляд, духу эпохи. Предлагалось изобразить на постаменте несколько аллегорических фигур.