Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Моё положение похоже на положение Генриха IV с той лишь разницей, что у него было множество преимуществ, которыми я не обладаю. Нахожусь ли я, как он, в своём королевстве? Нахожусь ли я во главе армии, покорной моим словам? Выиграл ли я битву при Кутра? Нет. Я нахожусь в отдалённом уголке Италии; большая часть тех, кто сражается за меня, в глаза меня не видели; я участвовал лишь в одной кампании, в которой хорошо если был сделан хотя бы один пушечный выстрел; моя вынужденная бездеятельность даёт возможность врагам клеветать на меня; она подвергает меня неблагоприятным суждениям даже со стороны тех, кто остаётся мне верен. Суждениям, которые я не могу назвать бездоказательными, поскольку те, кто их высказывает, не знают всей правды. Могу ли я завоевать таким образом моё королевство? А если представить себе, что моих верных подданных ждёт такой успех, что мне будет достаточно лишь появиться, чтобы обрести корону, смогу ли я тем самым заслужить личное уважение, которое, возможно, и не столь непременно необходимо королю XVIII века, но без которого не обойдётся король XVI века, коим я и являюсь{2629}.

Несмотря на исповедальный тон, письмо имело абсолютно конкретную цель: поскольку англичане не пускали Людовика XVIII во Францию, якобы заботясь о его безопасности, король далее доказывал, что, даже если его убьют, династия не прервётся. Тогда как если он по-прежнему останется вдали от Франции, трон его никогда не будет прочным.

И в дальнейшем образ Генриха IV - короля, отвоевавшего свое королевство и приведшего его к процветанию, - был крайне любим Людовиком XVIII. Когда кто-то из придворных хотел польстить королю, он сравнивал его с Генрихом IV{2630}. Когда сенат Венецианской республики под давлением Франции заставит его покинуть Верону, Людовик потребует не только вычеркнуть его имя из Золотой книги, но и вернуть ему доспех, некогда подаренный республике Генрихом IV{2631}. После того как Венеция признала права Генриха IV на престол, тот подарил городу свой доспех и шпагу, вместе с которой он участвовал в битве при Иври. Венецианцы же записали имя Бурбонов в золотую книгу и с тех пор не раз помогали династии как деньгами, так и посредничеством в переговорах с Савойей и Испанией. Поначалу Сенат ответил, что не имеет ничего против того, чтобы вычеркнуть имя Бурбонов, однако доспех готов вернуть только в обмен на 12 миллионов, которые республика якобы дала в долг Генриху IV. Покидая Верону, Людовик XVIII попросил посла Российской империи выступать от его имени, чтобы как-то закончить это дело{2632}. В итоге отказ пришёл по обоим пунктам: из Золотой книги Бурбонов не стали вычёркивать под тем предлогом, что это может оскорбить королей Испании и Неаполя, а также герцога Пармского. Уже в 1797 г., когда республика пала и дары Генриха перевозили из дворца дожей в арсенал, выяснилось, что шпага утеряна{2633}. Любопытно, что, видимо для пущего эффекта, в роялистской историографии эпохи Реставрации не раз встречалось утверждение, что свою фамилию из Золотой книги Людовику всё же удалось вычеркнуть{2634}.

Впоследствии, уже после Реставрации, Людовик XVIII по-прежнему не раз выказывал стремление ассоциироваться со своим знаменитым предком{2635}. Достаточно сказать, что портрет Наполеона на ордене Почетного Легиона был заменен именно портретом Генриха IV. В королевском ордонансе от 19 июля 1814 г. говорилось: «Сохраняя эту институцию для нас и наших преемников, мы превращаем её в наше собственное творение, и мы убеждены, что имя Генриха IV, которое не произносит без умиления ни один француз, сделает её ещё более ценимой нацией, которой этот государь столь славно управлял»{2636}.

Несмотря на всю любовь Людовика XVIII к образу Генриха IV, король, безусловно, осознавал, что эта маска не так хорошо подходит к его лицу, как хотелось бы. Оставаясь на сцене практически в одиночестве, вынужденный играть одновременно все ипостаси Генриха, король нередко чувствовал усталость и раздражение. Иногда казалось, что в этом виновато время, всё же он жил не на рубеже XVI- XVII вв. Со времен Генриха IV ситуация значительно изменилась, напишет он однажды принцу Конде: тогда армии и с его стороны, и со стороны Лиги были немногочисленны, с обеих сторон воевали дворяне. Теперь же под ружьём 120 000 человек, и все офицеры - ничтожества{2637}. Однако, наверно, самое показательное в этом плане письмо он отправит из Вероны 9 января 1796 г. Екатерине II: