Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Кроме того, король оказался не только без короны, но и без королевства. Кроме очевидных политических сложностей, это создавало множество проблем, лежащих и в сфере потестарной имагологии. Пристало ли королю обращаться к своим подданным, находясь за границей? Можно ли в принципе считать, что у него есть подданные? Должен ли он согласовывать свои шаги с государями, на чьих землях он находится? Даже выдавая в Митаве замуж Марию-Терезу, король оказался чрезвычайно озадачен тем, что ему были неведомы прецеденты подписания аналогичного брачного контракта на территории другой страны. Сохранить лицо ему позволил софизм, придуманный одним из приглашённых на торжество: было решено считать, что, где бы ни находился король - это территория Франции{2701} (правда, неизвестно, знал ли об этом Павел I, оказавший Людовику гостеприимство).

Ещё одна сфера, не способствовавшая созданию благоприятного образа короля - его личная жизнь. Некогда, как мы помним, он шутил над старшим братом, долгое время остававшимся бездетным. Ныне же бумеранг вернулся, и теперь уже проблемы самого Людовика XVIII стали объектом обсуждения среди придворных и сплетников. Как справедливо отмечала в своё время Л.А. Пименова, «королю - символическому отцу нации - полагалось быть отцом и в прямом смысле этого слова, причём многодетным. Король, у которого нет детей, - своего рода нонсенс»{2702}. Однако, в отличие Людовика XVI и графа д’Артуа, детей у Людовика XVIII так и не появилось. Он стал первым королём Франции со времен Генриха III, не оставившим потомства.

Как бы ни старался граф Прованский продемонстрировать иное, его отношения с женой, Марией-Жозефиной Савойской, были далеки от безоблачных. Двор долго обсуждал недостатки её внешности и нехватку грациозности. Была ли принцесса действительно столь малопривлекательна? Мне видится, что Левер все же не совсем права, безапелляционно заявляя: «Все дворы Европы знали, что Людовик- Станислас-Ксавье женился на дурнушке»{2703}. Этому противоречат хотя бы многочисленные сохранившиеся портреты - даже если живописцы хотели польстить принцессе. Её лицо кажется простоватым, пожалуй, ему не хватает благородства, однако это уравновешивается большими красивыми глазами и почти восточными точеными чертами. Несомненно, при такой внешности многое зависело от мимики, обаяния, манеры поведения.

Современники оценивали Марию-Жозефину довольно неоднозначно. Де Башомон записал:

Граф Прованский кажется очарованным своей новой победой, однако она не красива [...] Принцесса очень темная шатенка, у нее довольно красивые глаза, но чрезвычайно густые брови, узкий лоб, длинный и курносый нос, уже отчетливо видный пушок над верхней губой. Лицо, в котором нет ничего царственного или величественного{2704}.

Он же отмечал, что принцесса простодушна и непривычна к этикету. Мадам дю Барри, как докладывал на родину посол Сардинии, жаловалась, что принцесса редко моется и не желает выщипывать брови{2705}. Другая современница полагала, что Мадам «была умна и обладала определенной приятностью манер, несмотря на чрезвычайно заметную некрасивую внешность»{2706}. Третья вспоминала, что она «некрасива, но у нее прекрасные глаза, в разговоре она блистает умом, весела без склонности к подшучиванию, что весьма ценно, особенно при дворе»{2707}. А герцог де Крои как-то написал в очевидном изумлении, что «новая графиня Прованская танцует лучше, чем можно было бы ожидать, и держит себя в танце лучше, чем когда ходит»{2708}.

Немало докладывал о графине Прованской в Вену и Мерси д’Аржанто. Он сразу её невзлюбил и не в последнюю очередь, на мой взгляд, из-за того, что, используя Мадам в своих политических раскладах, версальский двор нередко противопоставлял её Марии- Антуанетте. По словам дипломата, графиня «ведёт себя холодно, скованно, мало говорит, лишена грациозности» и талантов, а также не может не чувствовать, насколько австрийская принцесса умнее и красивее её{2709}. Описывая графиню, он не уставал подчеркивать недостатки её фигуры, полагал, что та плохо одевается, «говорит мало и неприятно», и с удовольствием передавал слова Людовика XV о том, что принцесса некрасива, добавляя, что весь двор придерживается того же мнения{2710}. Спустя 11 лет, уже в царствование Людовика XVI, посол доложит, что король так её не любит, что не хочет с ней ни обедать, ни ужинать{2711}.