Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Другие эпизоды, касающиеся пребывания Людовика XVIII при армии Конде, также допускают, по прошествии двух веков, очень разную трактовку К примеру, в один из дней Людовик XVIII выехал на берег Рейна, увидел на той стороне реки республиканские заставы и не удержался от искушения сказать несколько слов своим мятежным подданным. По словам д’Аварэ, они поинтересовались, правда ли к ним прибыл сам король, а получив утвердительный ответ, пожаловались, что его трудно разглядеть. Король, не боясь, что в него могут выстрелить, попросил свиту спешиться и произнёс небольшую речь. Командующий караулами герцог Энгиенский попробовал было сказать ему, что перекрикиваться через реку запрещено, но Людовик VIII ответил: «Герцог, под арест вы меня посадите завтра, а сегодня требуется, чтобы я говорил»{2671}.

Сам король в письме к Мадам Руаяль от 5 мая 1796 г. рассказывал об этом эпизоде весьма оптимистично:

...Заверяю вас, что любовь французов к [людям] нашей крови не иссякла. Вчера я получил этому доказательство, объезжая заставы, отделённые лишь Рейном от застав патриотов, я говорил с ними, они узнали, кто я такой, и их ответы доказали мне, что, если они и заблуждались, они уже вернулись к своим истинным чувствам{2672}.

В другом письме король рассказывал, что республиканцы сбегались со всех сторон, чтобы только его увидеть, и по их словам он понял, «насколько был прав, называя их своими детьми»{2673}. У президента Везе осталось, правда, иное впечатление:

Король видел патриотов на другом берегу Рейна, которые совершенно его не оскорбляли и довольно хорошо приняли, но, тем не менее, прохладно, и первое впечатление было весьма слабое. Я рассматриваю эту попытку как провалившуюся, король крайне озадачен{2674}.

Если же верить рассказу графа д’Аварэ, Людовик произнёс речь, подобно тому, как «отец обращается к своим заблудшим детям, и, поскольку были жалобы, что его трудно отличить от остальных, он приказал всем спешиться, а сам остался на лошади»{2675} - впрочем, определённый комизм этой ситуации от графа явно ускользал.

Любопытно, что при всём при том историки, которые описывают этот сюжет, к Людовику XVIII часто благосклонны. Так, Т. Мюре, автор «Истории армии Конде», пишет, что король, находясь при армии, сумел показать себя с лучшей стороны. Он устроил смотр дворянских батальонов и смог показать, что многих помнит в лицо и умеет найти для них доброе слово. Когда республиканцы на другом берегу Рейна заинтересовались, в честь кого раздаются приветственные крики, и королю это передали, он подъехал поближе к берегу, но когда роялисты стали призывать своих противников крикнуть: «Да здравствует король!», Людовик их остановил: «Нет, я не хочу бессмысленно вас компрометировать. Я ваш отец, храните себя для лучших времён»{2676}.

Каким образом можно суммировать все эти свидетельства? И корректно ли будет сделать вывод о несоответствии проецируемых образов тому, что представлял собой Людовик XVIII? Отнюдь нет. Если следовать канонам века Людовика XIV, для монарха должны были быть характерны «величие, мудрость, красота и представительность, доблесть, чувство справедливости, осторожность, любовь к искусству, науке, литературе»{2677}. Этот набор добродетелей и воплощался в определённых фигурах предшественников, чьему примеру государь собирался следовать. Но если наложить этот «список требований» на фигуру Людовика XVIII, мы увидим, что он почти во всём им соответствовал. На тех, кто общался с монархом лично, он производил прекрасное впечатление. Это хорошо видно, в частности, по письмам лорда Макартни, многоопытного почти шестидесятилетнего дипломата, ехавшего в Верону с изрядной настороженностью. Но уже меньше чем через неделю посол докладывал в Лондон:

Он хорошо всё понимает, его знание литературы, особенно поэзии, вызывает уважение, а также [знание] истории - не только Франции, но и других народов как отдалённых, так и граничащих с ней. Он хорошо и терпимо говорит по-итальянски, понимает английский язык, а на своём говорит очень правильно и много. Его манеры и обращение учтивы и приятны, а с окружающими он держит себя очень вежливо и даже на короткой ноге, но не теряя достоинства, несомненного, несмотря на свои утраты. О его истинном характере пока ещё мне невозможно судить, но говорят, что он благоразумен, добродушен и дружелюбен, и мне кажется, что его придворные и слуги относятся к нему и служат ему с уважением, рвением и любовью{2678}.

В другом донесении говорилось:

Получая со всех сторон разнообразную информацию, Король, без сомнения, хорошо понимает, что происходит [...] Его суждения обычно верны, если только их не делают пристрастными предубеждения, вызванные его образованием, но даже они в значительной степени преуменьшены или смягчены несчастьями и размышлениями. На мой взгляд, невзгоды оказали на его ум благотворное воздействие, улучшив его, а не озлобив [...] На мой взгляд, он размышляет здраво и с большой умеренностью...{2679}