Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Вот и умер Малле дю Пан. На мой взгляд, все могут сожалеть о его пере, но никто не должен, поскольку добро и зло, которые оно принесло, уравновешивают друг друга. Малле дю Пан был для королевской власти примерно тем же, чем Жан-Жак для религии. Его recto - взгляды самого истинного роялиста, его verso - творение одного из авторов Конституции 1791 г., и что его отличает, так это постоянство этой двойственности. Я пишу это, имея перед глазами последние номера его Mercure britannique, и мысли мои те же, что и десять лет назад, когда я читал его Mercure de France. Так или иначе, политическая литература понесла потерю, которую трудно восполнить{921}.

Между тем, понимая, что прямое выступление против короля лишь усугубит ситуацию, конституционные монархисты прибегли к старому способу объяснения ошибок монарха: во всём виновато его окружение. Написав специальный памфлет, посвящённый Декларации{922}, генерал Дюмурье предпослал ему ехидный эпиграф из

Горация: «Так и Телеф, и Пелей в изгнаньи и бедности оба, / Бросивши пышные речи, трогают жалобой сердце!» {923} Генерал шаг за шагом анализирует и стиль, и суть Декларации, приходя к выводу, что вся она, от начала до конца, совершенно неуместна: у Франции не было никакой конституции; парламенты - институт относительно новый, и даже Людовик XV расправился с ним без колебаний; депутатов, которые присутствовали на суде над Людовиком XVI, но проголосовали против казни, следует считать героями{924}; написанный таким тоном манифест резонен, если издавать его в Версале в окружении двухсоттысячной армии, но неприличен из-за границы; смешно восхвалять вандейцев, уже один раз заключивших мир с республикой и признавших её. Чтобы стать отцом Отечества, заключает Дюмурье, необходимо для начала почувствовать себя его первым чадом.

Впрочем, Декларация показалась неудачной даже части преданных сторонников Людовика XVIII. Один из роялистских агентов назвал ее длинной и мало воодушевляющей{925}. Маршал де Кастри был недоволен Декларацией, поскольку с ним не посоветовались{926}. Маркиз Бэкингем, находившийся летом 1795 г. вместе с графом д’Артуа, писал лорду Гренвилю:

Месье показал мне королевский манифест из Вероны, который отнюдь не столь хорош как [манифест] лорда Кларендона из Бреды{927}. Он полон словоблудия, повторов, и содержит много лишнего, как, например, ненужное упоминание герцога Орлеанского, которое может только оскорбить его семью. Широчайшие проскрипции всем судьям, всем участникам и соучастникам убийства Короля, Королевы и принцессы Елизаветы без того, чтобы оставить за собой право простить хотя бы кого-то из немалого числа (как минимум 500) тех, кого эти проскрипции касаются, заявление, что их преступления «переходят границы Королевского милосердия», и наконец очень глупое и совершенно неподобающее выражение о «завоевании» Франции. Мне это показалось столь шокирующим, что я не удержался и изложил это Месье, а он показал мне часть адресованного брату письма, в котором он выступает против тех же самых пунктов, а также информирует его о желании объяснить некоторые из них и изменить слово «завоевание» при переводе на нижнебретонский. А если бы он мог её сократить на четыре пятых, то это только благоприятно сказалось бы на репутации его брата как автора (поскольку он составлял её собственноручно) {928}.

Автор одного из писем королю с сожалением отмечал, что Декларация не позволила роялистам добиться успеха на грядущих выборах: «Следовало просто объявить, что Король примет всё, что пожелает Нация, если опыт не показал уже, что это может быть опасно». Теперь же, заключает тот же автор, народ отвернулся от идеи реставрации, поскольку полагает, что монарх хочет восстановить то, что было, в неизменном виде {929}.

Не в восторге от текста был и герцог де Ла Фар, епископ Нанси, входивший на протяжении долгих лет эмиграции в число доверенных лиц графа Прованского. Он вспоминал впоследствии, что и ему, и его единомышленникам представлялось, будто король был введён в заблуждение недобросовестными придворными, скрывавшими от него истинное положение дел во Франции. Епископа тогда поддержали несколько других влиятельных эмигрантов, и они некоторое время обменивались мемуарами с королём и его окружением, пытаясь убедить друг друга{930}.

Скептически был воспринят манифест и в ряде стран антифранцузской коалиции. Она не имела успеха в Сардинии{931}, была холодно принята в Австрии. Барон Тугут писал про неё австрийскому послу в Петербурге графу Кобенцлю{932}:

Очень жалко, что новости, приходящие из Вероны, не соответствуют тому, что было бы крайне желательно для истинных интересов Людовика XVIII, тесно связанных с интересами коалиции, поскольку очевидно, что именно то мнение, которое этот принц о себе создаст внутри Франции, будет во многом определять быстроту совершения изменений, которые необходимы, чтобы союзные державы могли восстановить королевскую власть{933}.

В другом письме говорилось: