Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Этот пассаж из Декларации, как правило, рассматривается историками применительно к политическому раскладу лета 1795 г. Документы свидетельствуют, что даже ближайший круг придворных боялся оттолкнуть столь жёсткими и однозначными формулировками участников суда над королём и советовал Людовику XVIII сформулировать свои мысли на сей счёт более обтекаемо{908}. С политической точки зрения королю было бы куда более выгодно - со всеми необходимыми оговорками - обещать цареубийцам помилование и привлечь их тем самым на свою сторону Однако французский историк Э. Фюрейкс справедливо напоминает, что роялисты воспринимали это событие как «“катастрофу”, преступление из преступлений - одновременно национальное отцеубийство, религиозное богоубийство и моральный позор, но в то же время и явленное провидением чудо, поскольку оно давало возможность обратить его в жертву» {909}.

Если стоять на этих позициях, а очевидно, Людовик XVIII вынужден был на них находиться вне зависимости от личного отношения к брату, то становится хорошо видна неуместность всех разговоров о политической выгоде. Тем более что за пару лет до Веронской декларации, провозглашая в январе 1793 г. графа д’Артуа королевским наместником, Месье недвусмысленно писал:

Без сомнения, небеса, - и в этом состоит величайшая надежда наша, - предуготовили нам стать служителями их правосудия, отмстить за кровь брата нашего, которую эти чудовища осмелились пролить с беспримерной жестокостью{910}.

Впоследствии выход будет найден: прощение, которое даровал своим врагам в «Завещании» Людовик XVI, станет для Людовика XVIII моральным обоснованием возможности амнистии цареубийцам. В 1795 г. король либо ещё не додумался до подобной логической эквилибристики, либо надеялся, что она не понадобится: ведь в конце концов английский народ принял, если не одобрил, исключение из амнистии тех, кто способствовал казни Карла I. Имелся и французский прецедент: в 1594 г. Парламент отказался зарегистрировать амнистию убийцам короля.

К тому же существует немало свидетельств (впрочем, не на сто процентов достоверных), что ряду депутатов Людовик пообещал прощение в частном порядке{911}. Однако публично он не мог высказаться иначе: любая снисходительность по отношению к цареубийцам обернулась бы против него.

Пытаясь пройти между Сциллой и Харибдой, одновременно король постарался заверить подданных не только в том, что цареубийцы - единственное исключение из запланированной им всеобщей амнистии, но и в том, что государство не позволит частным лицам мстить кому бы то ни было. Впрочем, эти строки Декларации должны были донести до французов и ещё одну весьма важную мысль: среди тех, кто вернётся с Людовиком XVIII, никто не держит на них зла. Напротив, монарх окружён людьми, желающими блага оставшимся на родине. Принцы, «верные нашему дому», «дорожат вами так же, как и мы вас любим». Не поддержавшие революцию клирики подают пример «забвения обид и любви к врагам». Магистраты «не подвержены страстям, поскольку их долг - подавлять их». Дворянство

покинуло страну лишь для того, чтобы лучше её защитить{912}, обнажило шпагу лишь в твёрдой уверенности, что вооружается ради Франции, а не против неё; протягивало вам руку помощи даже тогда, когда должно было сражаться с вами; неистовой клевете противопоставляло терпение среди несчастий, отвагу в боях, человечность, когда одерживало победы, приверженность чести; это дворянство, к которому у вас старались вызвать ненависть, не забывало, что народ должен находить в нём своих просветителей, помощь, поддержку...

И в качестве резюме: «Кто осмелится мстить, когда Король прощает?» Другое дело, что прощение и защита обещаны лишь тем, кто одумается и не станет сражаться с монархом после принятия Декларации.

ГЛАВА 7 ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ?

Однозначно оценить произведённый Декларацией эффект довольно сложно. Складывается ощущение, что республиканским властям она, безусловно, показалась неудачной и не несущей никакой угрозы. В донесении российского агента из Парижа сообщалось, что «каждому депутату отправили по экземпляру. Распространение не встретило никаких препятствий» {913}. О манифесте свободно и откровенно рассказывалось в парижских газетах {914}, включая и проправительственные. Так, например, 19 фрюктидора (5 сентября 1795 г.) в Moniteur появилась большая статья{915} за подписью Труве (Trouvé), одного из постоянных авторов издания, с обширными цитатами из Декларации. В ней, в частности, говорилось: