Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Одной из самых серьёзных проблем, которую необходимо было осветить в Декларации, стал вопрос о судьбе французов, поддержавших революцию. Поскольку шансы на реставрацию монархии силами воюющих с Францией держав становились всё более и более призрачными, Людовик XVIII отлично понимал, что если против его возвращения выскажутся власть имущие, страна утонет в крови. Это подталкивало короля к провозглашению широкой амнистии - любопытно, что аналогичную амнистию в знак национального примирения объявит несколько месяцев спустя и Национальный Конвент в самом финале своей работы{897}.

Однако объём того, что необходимо было простить, не мог не впечатлять: от взятия Бастилии до казни Людовика XVI и Марии- Антуанетты. Выходило, что «мятежные подданные» шесть лет грабили и убивали дворян и священников, лишили родины многих верных

королю людей, уничтожили помазанного монарха и часть его семьи, а теперь Людовик XVIII должен призвать своих сторонников к забвению прошлого. Как показывает остроумное эссе М. Озуф, Конвент со своей задачей забыть нанесённые им же обиды, отлично справился{898}. Задача же короля оказалась намного сложнее.

Э. Доде повествует об обсуждении этого сюжета соратниками Людовика XVIII следующим образом: «На совете, собранном в Вероне 30 июня 1795 г., чтобы обсудить проект декларации, составленной [его] секретарём Курвуазье, ни во что не ставя политические соображения, на которые ссылались посол Испании граф де Лас Касас, д’Антрэг и другие люди, собранные королём по этому официальному поводу, именно д’Аварэ пылко воскликнул: “Первые слова короля не могут быть иными, кроме как призывающими меч правосудия на головы убийц его брата!”». И монарх якобы поддержал его, заявив: «Мой брат, мой племянник, моя семья, мои подданные требуют отмщения. Неужели, господа, вы не слышали клевету, которая меня преследует? Если я покажусь снисходительным, не преминут сказать: вот, почитайте, видите пронизывающую её радость и триумф честолюбия!» {899}

Трудно сказать, на каких источниках основывался автор, однако не вызывает сомнений, что король не мог позволить себе быть излишне снисходительным. Как он писал Мунье,

вы абсолютно правы, делая принципиальные различия между преступлением и заблуждением: первое вызывает ненависть людей справедливых и суровость законов, второе заслуживает более сострадания, нежели негодования, и когда оно демонстрирует добрую волю, было бы несправедливо отказать ему в снисхождении. Я и сам никогда не переставал так думать. Я готов поднять [с колен] и обнять любого, кто, не будучи запятнан никаким преступлением, оказался вовлечён [в Революцию] либо из-за своего невежества, либо из-за слабости, либо из-за ложных идей, кто признает свои ошибки и станет добиваться прощения. Такие чувства испытываю не я один, их разделяют мой брат и вся моя семья. Чудовища, которые соблазнили французский народ ложными обещаниями счастья, дабы угнетать его и наживаться за счёт награбленного, хорошо знают, что подсказывают нам наши сердца, но знают они и то, что, когда эти истины станут известны, всё их здание рухнет под собственной тяжестью, а потому они используют любую ложь, чтобы это предотвратить...{900}

Ссылаясь на пример Генриха IV, который разгромил Лигу, но пощадил лигистов, граф Прованский обещал, что

если какие-либо чувства личной мести будут смешиваться с общим стремлением восстановить порядок, я сумею их подавить и использовать королевский авторитет, носителем которого являюсь, чтобы поддержать прочное равновесие между всеми подданными Короля. Но эти чувства снисходительности, это стремление миловать и даже прощать - я нахожу их в сердце моём, в божественных законах. Они не продиктованы усталостью от того положения, в котором я нахожусь, настоятельным желанием выйти из него. Какова бы ни была цена, мой долг и моя честь требуют не поступаться королевской властью, которая мне доверена [...] Я расположен быть снисходительным, но это относится лишь к виновным, а не к результатам их преступлений. Мой девиз: терпимость к личностям, нетерпимость к принципам{901}.

Идея амнистии вызывала поддержку у современников, исповедовавших самые разные политические взгляды. Порой она даже рассматривалась не просто как прощение преступников, а как своеобразное подведение черты, за которой закончится Революция. Так, Малле дю Пан писал о необходимости

пообещать амнистию тем виновным, которые вернутся к исполнению своих обязанностей, защиту, непредвзятость, распределение должностей по талантам, порядочности и заслугам, не взирая на лица и предшествовавшие взгляды, даже тем, кто, не обагрив руки кровью, впал во временные заблуждения, отдал Францию на разграбление и совершал страшные грехи в то время, когда меньшинство нации оказалось влекомо меньшинством ещё более жестоким {902}.

Необходимость амнистии упоминалась и в различных проектах Декларации, отправленных графу Прованскому. Их авторами, как правило, предусматривалось полное прощение всем, включая цареубийц: