Король без трона

Действительно, война была объявлена. Уже с месяц, как Наполеон поставил прусскому королю категорический вопрос: «Со мной вы или против меня?»

После целого месяца уклончивых переговоров берлинский кабинет сбросил наконец маску и одновременно с Россией объявил Франции войну. Принц Людовик, племянник короля, ненавидящий Францию и французов, королеву, знать, армию, весь народ, был заодно с ним.

Обыкновенно спокойная, апатичная германская нация вдруг точно сошла с ума, охваченная общим порывом ненависти. Население оскорбляло французов на улицах, весь Берлин кричал, угрожал, размахивал кулаками. Наконец дело дошло до того, что жандармы осмелились обнажить свои сабли на пороге французского посольства.

При этом известии Наполеон покраснел от гнева; он схватился за эфес своей шпаги и крикнул, задыхаясь:

— Наглецы! Хвастуны! Безумцы! Наше оружие всегда наготове! Мы покажем вам! Война!

Глухой шум собирающихся полков, топот лошадиных подков, потрясающий землю, звук сигнальных рожков, труб, грохот барабанов…

— Офицеры — на свои места! Вперед, кадеты императрицы!

Плохо обученные, после нескольких дней учений в казармах Курбевуа, они отправились к своим отрядам учить людей! Они ничего не знали, смотрели на других, но смело пошли вперед. Каждый забыл свои личные радости и горести ради общего дела.

Гранлис был уже не принцем, а только поручиком. Ему было тяжело расставаться с Полиной, но она сразу стала равнодушной, холодной, и ему так и не удалось разогреть ее. Но он решил идти на войну, покрыть славой свое имя, там, на поле битвы, тогда, может быть, она простит ему…

Простит ему! Что, однако?

Диану д’Этиоль, Изабеллу Иммармон. Она видела их и не могла поверить, чтобы при пламенной любви таких красавиц ее принц остался равнодушен, верен ей одной. Да если даже и так, то это ей тоже не нравилось… Почему? Кто может сказать это? Это тайна, загадка. Конечно, он не виноват, это просто случай… Очень возможно! Но ведь прежде всего Полина не признает дележа, а кроме того, у нее теперь много других забот… Может быть, ей уже кажется слишком долгой шестимесячная связь, может быть, она думает уже теперь о другом? Все ее помыслы заняты войной; она дрожит от нетерпения, как ее брат, пока не будет смыто кровью оскорбление, нанесенное императорскому достоинству.

Война, война! Она разрывает все связи, обрывает идиллии, прекращает элегии.

Рантиньи прощался со всеми своими дамами: цветочницами, белошвейками, модистками, с некоторыми светскими женщинами, со всеми, кого он так пылко любил.

Бертран Микеле де Марш вздыхал, глядя последний вечер на Олимпию Мартенсар, опечаленную вдвойне отъездом брата и слишком застенчивого возлюбленного.

Евгений Мартенсар, подобно Рантиньи, разъезжал по городу в экипаже, спеша в четырех его концах на последнее нежное свидание…

Мадемуазель де Ваденкур, тетки Орсимона, покрывали слезами бонбоньерки, которые украдкой укладывали в погребец так усердно, и столько молились и будут еще молиться… Сам племянник был до слез растроган прощанием.

Зато какая радость была другим — де Тэ, Иммармону, Прюнже! Можно идти сражаться! Можно идти умирать! Можно, забывая себя, снова служить принцу, защищая его от надвигающейся смерти! Можно сражаться, забыть все на свете — мужчин и женщин, успокоить свои нервы, удовлетворить ненависть, дышать запахом пороха, слушать свист пуль! Вперед!

Де Новар, скептически относившийся ко всему, был доволен общим оживлением страны и народа; он думал, что, вероятно, встретит немало смешного, увидит множество разных гримас, а может быть, удастся подкопить деньжонок.

Маркиз де Невантер помнил милости к нему Наполеона, и под красными отворотами его белого мундира билось восторженное сердце, полное преданности императору.

Все единодушно, забывая другие чувства, интриги, рознь происхождения и мнений, были рады призывному кличу войны и радостно обнажали шпаги.

Сторонники империи, республиканцы, роялисты — все без различия смешивались в общей массе. Поднималась и шла вперед вся нация, вся Франция!

Война! Война!