Король Фейсал. Личность, эпоха, вера

Говорит шейх Абдалла Мухамед аш-Шихри, управляющий личным хозяйством Фейсала: «Фейсал проводил шесть месяцев в Эт-Таифе, шесть — в Мекке. Летом он оставался в Эт-Таифе. Министры и чиновники приезжали и уезжали вместе с ним. Он был скромен. Свою кровать из Эт-Таифа он возил с собой в Мекку и обратно. Путь на автомашине между Меккой и Эт-Таифом занимал четыре часа. Дорога была грунтовой. Асфальта не было. Когда мы отправлялись совершать малый хадж, то после этого еще три дня приходили в себя. После этого Фейсал, да простит ему Аллах его прегрешения, распорядился уложить асфальт, устроил места отдыха и все остальное, что нужно мусульманам.

…Электричества в Эт-Таифе сначала не было… Затем он, да смилуется над ним Аллах, привез во дворец двигатель в шестнадцать лошадиных сил. Когда мы этот мотор запустили, толку большого не вышло. Но принц Фейсал был первым, кто провел у нас в Эт-Таифе электричество. Это было после Второй мировой войны. Здания в городе тогда отапливались зимой дровами и углем. Даже холодильники работали на керосине и были не у всех… Вначале у Фейсала было два таких холодильника на керосине. И даже во дворце „Шабра“ кофе готовился на дровах. Фейсал пил много кофе… Зимою он переезжал в Мекку, где снимал жилье в местечке, называемом Бир Балиля, в квартале Аль-Джияд. Он арендовал и дом в Эт-Таифе. Аренда — дело дорогое. В Эт-Таифе он платил триста фунтов стерлингов золотом в год. Владельца дома звали Дервиш Катиб. Фейсал снимал у него дом вместе с земельным участком. Дервиш Катиб — житель Мекки, у него в Эт-Таифе было много недвижимости, много недвижимости и в Мекке. В свое время он был министром финансов у шерифа Хусейна. Он был богат»[48].

Джидду ни Абдель Азиз, ни Фейсал не любили.

Летняя влажная, убийственная жара, грязный, вонючий город Джидда — все это не нравилось недждийцам, хотя пестрота и разнообразие города — морских ворот Мекки — были уникальными.

На крытом базаре торговали тканями, седлами, плащами-абайя, медными кастрюлями и кофейниками, рисом и кинжалами. Из проемов в крыше пробивался неясный свет; на углях африканские мальчишки жарили мясо и рыбу; в кофейнях сидели с маленькими чашечками в руках седобородые старцы.

Везде были толпы людей: бесчисленные паломники в одеждах из белой ткани и красочно одетые жители Джидды. Их лица, одежды, манеры поведения словно переносили сюда черты огромного мусульманского мира. Все смешалось в Джидде. Может быть, отец одного жителя был из Индии, мать — из Сомали, другой был метисом от брака малайки и араба, женатым на узбечке. Века паломничества оставили живые следы мусульманского мира, который не знает ни цветного, ни расового барьера. Иногда можно было видеть европейца в белой тропической одежде с пробковым шлемом на голове. Над консульствами развевались иностранные флаги. Доносились шумы и запахи порта. На рейде дымились трубы пароходов, а между ними и берегом сновали фелюги — доу, перевозившие паломников через мелководье и рифы. Стены домов были украшены деревянными балконами с изысканной резьбой, которые улавливали движение воздуха и позволяли обитателям наблюдать за тем, что происходило на улице, надежно скрывая от чужих глаз женщин из гаремов. Казалось, что дома были покрыты деревянными кружевами. (Что-то от старой Джидды сохранилось и в наши дни. Несколько старых кварталов большого современного города привлекает туристов и покупателей.)

Предоставим слово ван дер Мелену:

«Именно в Аравии голоса с небес говорили с человеком. И именно в этой части мира человечеству были ниспосланы заветы, как жить. Именно эта пустая и жалкая пустыня, эти скалистые холмы стали землей, где били духовные фонтаны, чтобы обогатить весь мир. Здесь жили и проповедовали пророки, здесь человек влачил свое существование на фоне вечности, и здесь мало что изменилось со времен Ветхого Завета. В городе Джидде находилась могила Евы.

Внешне город выглядел красивой камеей в золоте и бирюзе. Но в действительности он был грязным и безжизненным. Очарование улетучивалось, когда видели его изнутри. Казалось, что город разрушался. Везде воняло. Канализация выходила прямо на стены домов. Улицы использовались как общественные уборные и людьми, и животными. Запах как будто застоялся. Кроме того, оставались запахи от лагерей паломников, которые веками проходили здесь… В этом городе начинался путь паломничества, надежды на спасение, но здесь же можно было столкнуться с обманом и жульничеством»[49].

«У жителей Джидды не было симпатий к ваххабитскому пуританизму, — продолжал ван дер Мелен. — Они хотели иметь умеренный, терпимый, либеральный режим, чтобы приветствовать паломников любого типа, который принесет в страну деньги. Но у них не было выбора… Новые правители были неулыбчивы и убийственно серьезны. Они требовали совершать пять молитв в день, а курить, пить алкоголь и одеваться в шелка было запрещено. Музыка тоже оказалась под запретом. Нельзя было брить бороды. Город жил в страхе»[50].

Лишь когда ихванов удалили из Хиджаза, город вздохнул с облегчением.