Король франков

   — Если Капет посмеет мне перечить, поеду к папе, лягу под него, говорят, он охоч до баб. Потом в союзе с Церковью — уверена, мне поможет деверь — сброшу Капета и заставлю его пасти свиней, а жену сделаю посудомойкой... Нет, она будет заправлять мою постель.

   — А Роберт? А королевство? Кто будет наследником?

   — Мой сын Бодуэн! Нынче он граф Фландрский, станет король Французский, а я при нём регентшей.

   — Но ваш муж! Как посмотрит он на это?

   — Он и пикнуть не посмеет. Впрочем, зачем он мне будет нужен тогда? Разве мало способов избавиться от неугодного супруга? В этом вы — мои верные помощницы. Потом, когда всё будет позади, я сделаю вас статс-дамами и найду вам богатых мужей.

   — А пока, мадам, — осклабилась Ирэн, — перед вами одна из поставленных задач, самая первая и, боюсь, не самая лёгкая — покорить вашего мужа, влюбить его в себя.

   — Именно этим я тотчас и займусь.

Когда Сусанна оставила супруга, сославшись на усталость, Роберт облегчённо вздохнул. Видит бог, до какой степени неприятно было ему общаться с этой гарпией[23], как прозвал её Можер, сидеть рядом с ней за столом и — о, ужас! — их заставили целоваться на виду у всех! Самую горячую молитву прошептал тогда Роберт, вверяя Богу душу и прося дать ему силы преодолеть отвращение. Его чуть не вырвало, когда её влажные и алчные губы буквально впились в него, будто стремясь высосать всю кровь. Нормандец явно польстил фламандской вдове, назвав её гарпией, а не Горгоной. Впрочем, обе хороши. Затем, когда начались танцы, ему всё казалось, будто он танцует со своей бабкой Ришильдой, сестрой Гуго Великого, которой он приходился внучатым племянником. Он видел краем глаза, что Сусанна улыбается ему, но сам старался не смотреть на неё, хотя голос с небес и твердил, что отныне она его жена. Жаль, не разъяснил, для чего ему это, что он будет с нею делать?

Когда она отошла, Роберт почувствовал, как в его сердце стремительно, словно весенний, весело журчащий поток, ворвалась радость. И сразу же мысль устремилась к духовному, а глаза беспокойно забегали по сторонам, ища отца Рено. Да и где ещё было найти ему утешение? Лишь Можер да этот монах — друзья юного короля, с которыми ему приятно делить радость и к которым он идёт за советом или чтобы разделить его печаль. Но Можеру было не до брата: он с друзьями, оживлённо беседуя, уписывал, раздирая на части, жареного поросёнка, запивая вином. Бросив в этом направлении короткий взгляд, Роберт отвернулся... и просиял: отец Рено с улыбкой протягивал ему руки. Роберт, ликуя, едва не бросился в его объятия, до того он полюбил монаха, предпочитая его не только отцу, но порою и нормандцу, как, например, было сейчас. Однако в присутствии сына Гуго Рено остерегался высказывать свои атеистические взгляды, это был не Можер. Слишком набожный, юноша просто отшатнулся бы от него и замкнулся в себе, обуреваемый ужасом, терзаемый противоречиями. И Рено совсем ни к чему было ранить душу впечатлительного, одухотворённого юного короля.

Но они не успели наговориться: Роберта вновь попросили к столу. Оглянувшись, он недовольно сверкнул глазами: зачем? Разве он не сидел уже там? Неужели этого мало? Как!.. Он снова должен восседать во главе стола и целовать эту гарпию, которую навязали ему в жёны?!

И Роберт бурно выразил свой протест. На миг в зале воцарилась тишина, все смотрели на него. Канцлер и Герберт, которых посылали за женихом, вопросительно уставились на Гуго. Отец, поглядев на сына, сдвинул брови, одновременно кивком указывая место. И Роберт поник головой. За что ему такое наказание? Почему он не может делать то, что хочет, а должен исполнять желания других? Разве он не король? И не обязан сам повелевать?

И тотчас в его сознании произошла революция. Он понял, что, несмотря на громкий титул, ничем не отличается от раба. Раба чужих прихотей, мыслей, дел, чужой любви, наконец! И эта корона, что венчает его голову, обязывает думать о других, делать для них. Своим желаниям и любви места под этой короной нет.

Теперь он, понуро шагая к столу и краснея под устремлёнными на него взглядами, мысленно воззвал к Богу. Поскорее бы закончилось это наказание, и он, помолившись перед сном с отцом Рено, отправился бы к себе в покои.

Так он и подумал поначалу и уже обрадовался, когда отец сказал, что ему с супругой пора на покой... Как вдруг увидел, что и она идёт рядом и их обоих ведут к покоям этой женщины, взгляд которой неожиданно стал плотоядным, а из-за мясистых губ показались лошадиные зубы. А он думал, что идёт к себе...