Король франков

Одобрительный гул голосов и стук мечами о щиты в знак того, что франк готов сложить голову в борьбе с врагом, послужили ему ответом.

Тут нормандец поднял руку.

– Можер, ты ведь у нас безбожник! – со смехом крикнул Субиз. – Что ты собрался говорить в защиту Христа?

– Субиз, ты один из моих друзей, и только потому я тебя не убиваю, – ответил Можер. – Ты знаешь, что мне не присуще чувство жалости, но, узнав о нападении на юных дев и помня, что в монастыре находится моя дражайшая родственница, я почувствовал, как во мне просыпается сострадание. – Он повернулся к отряду и громко воскликнул: – Пусть я богохульник и безбожник, об этом все знают, но если вы верите в силу бога, то скажите, как он мог допустить такое? Как позволил чернобородым исчадьям ада напасть на христианский монастырь? Ведь франки – Богом избранный народ, сами говорите! Тогда что это за господь, если он позволяет такое? Ответ очевиден: либо этот бог сумасшедший, либо полный идиот, которого стоит лишь презирать. Но не бога идем мы защищать и не веру в него, на которую ему ровным счетом наплевать! Мы идем спасать наши дома и народ от ига мусульман, извечных врагов христиан! Смерть сыновьям пророка! Смерть исламу и его выродкам!

– Смерть! Смерть!! Смерть!!! – закричали отовсюду франки.

Можер бросил взгляд на монахиню, стоявшую шагах в пяти, и подмигнул ей. Сестра Моника чуть улыбнулась и осенила его крестом.

– За мной, франкские воины! – взмахнул мечом герцог Генрих. – За Францию! За народ! За короля!

И отряд, галопом взяв с места, помчался, миновав Малый мост, вниз по Орлеанской дороге.

На всем скаку франки, словно ураган, влетели в раскрытые настежь ворота и на миг застыли, пораженные. Между церковью и правым крылом аббатства, прямо среди клумб с зеленью пылал костер из икон, распятий, вышибленной калитки. Тут же, крича и обливаясь слезами, бились на земле растерзанные монахини, а их насильники, хохоча во все горло, после совершенных надругательств над юными телами методично вспарывали им животы кривыми мечами, горланя что-то на своем языке. И тут они увидели франков. Забегали, схватились за мечи, да было поздно. Вихрем пронеслись над ними франки, и полтора десятка тел – рассеченных надвое, без рук, ног, без голов – вмиг усеяли землю, забрызгав кровью все вокруг.

А из церкви, галереи, нефа, келий доносились истошные крики, тотчас обрывавшиеся, и слышался топот ног. Спешившись, франки бросились туда. Впереди тех, кто бежал к кельям монахинь, – Можер, за ним Рено, потом Субиз и остальные. Генрих, Маникор, Вилье и с ними еще десяток устремились в сторону церкви; третья группа побежала к нефу.

Мусульмане уже поняли, что уйти безнаказанными не удастся, и схватились за мечи. Едва франки выбежали в коридор, как их встретило десятка два сарацин. Крича на своем языке победный клич, сыновья пророка с налитыми кровью глазами бросились на христиан.

Можер злорадно усмехнулся. В одной руке его меч, в другой – топор. Как долго ждал он этого часа! И час настал! На него налетело сразу пятеро. И нормандец уже не понимал, как рубят его руки, та и другая, но не было удара без промаха, куда ни опусти меч. Визжа и крича, сарацины пытались достать до него, видя, наверное, в нем главного, но с левого боку нормандца защищал Рено, с правого – Субиз. Можер хорошо видел, как разлетаются в стороны срубаемые его мечом головы сарацин, как разваливаются пополам тела, как топор крушит черепа, отсекает руки и вспарывает животы врагам. Он пьянел от запаха крови, вида мертвых тел у своих ног и от самой битвы, которая с каждым поверженным сарацином словно добавляла ему сил. Он не уставал рубить пришельцев, причем находил особое удовольствие убивать одним ударом – наискось, наотмашь, от шеи до бедра. Иногда он любовался, видя, как обе половины разваливаются в стороны, но чаще у него не было на это времени, ибо приходилось помогать и Рено, и Субизу.

Вокруг них уже громоздились иссеченные, изуродованные тела, но вперед шли все новые тюрбаны, и франки удивлялись, откуда они лезут, неужто этой орде не будет конца? Стоять на месте становилось невозможно, пол был залит кровью и своей, и врагов, и франки часто пропускали удары, скользя в этой крови. Но не слаще было и маврам, и франки, видя потерявшего устойчивость и согнувшегося внезапно сарацина, безжалостно рубили тяжелыми мечами по этой спине. Тело разваливалось, но некогда было любоваться на проделанную работу: миг промедления – и сам будешь зарублен.