Король Камней

Карга оскалила голые десны. Каждый палец ее затрясся мелкой дрожью; каждый — в своем, особом ритме. Так дрожат руки умирающего, так дрожит бродяга на ветру, мачта в шторм, больной падучей, струна перед тем, как порваться… Трясучка передалась усикам. К лозе вернулся облик нити, зубы выскальзывали из обессилевших петель, продолжив отсчет времени. Гнусавое хихиканье наполнило пещеру, отдаваясь под сводами. Амброз покачнулся, закрыл ладонью лицо. Плащ, измаранный грязью, упал с его плеч на пол. Отступив назад, Амброз встал на плащ; плохо соображая, что делает, начал топтаться, вытирая о ткань подошвы башмаков.

Сквозняк трепал длинные, до плеч, кудри опального мага.

— Врешь, — ясным, высоким голосом произнес Амброз. — Врешь, тварь!

Старуха смеялась, перебирая четки.

— Держи дерево…

Приоткрыв рот, отчего лицо его приобрело глупый вид, маг поднес к губам варган. Кончик язычка варгана оказался посередине рта; опустив локоть правой руки, Амброз ударил по язычку указательным пальцем — ребром, подушечкой, снова ребром. Сам палец оставался неподвижным — Амброз сгибал и разгибал кисть в запястье, как если бы вяло отгонял муху. Звук, издаваемый варганом, не делался выше или ниже, творя мелодию; менялся лишь тембр. Складывалось впечатление, будто маг что-то говорит, мелко гримасничая, а варган превращает связную речь в гнусавый монолог, доступный лишь ветру в кронах да древоточцам в стволах.

Держи, бормотал варган. Держи дерево…

Камень вокруг босых ног старухи треснул. Из многочисленных разломов выметнулись побеги: тонкие, покрытые бледным пушком. Они ветвились, плели ловчую сеть, твердея и покрываясь корой — местами бурой, местами темно-красной. Набухли почки, схожие с бусинами, родились листья — тоже опушенные, с зубчатыми пилами по краю. Когда ветвь хлестнула старуху по ребрам, и другая — под коленом, карга взвизгнула, оставив четки в покое. А на ветках уже росли, удлинялись, жаждали крови хищные колючки. Корчась от боли в мертвой хватке терновника, старуха визжала все громче. Шипы впивались в ее голую плоть, царапали там, где не могли вцепиться; тело старухи превратилось в стекло, и там, в мутноватой глубине, беззвучно вопили Талеловы ученики. Облако, состоящее из лиц, искаженных криком, заполнило старуху без остатка: кричали груди, ляжки, спина…

Крик вскипел, вырываясь из стекла.

Единым броском освободившись из объятий палача-терна, перед Амброзом замер исполинский скорпион. Членистый хвост дугой изогнулся в воздухе, на конце кривого жала висела капля яда. Могучие клешни приподнялись, готовые хватать и рвать. Лунный свет играл на хитине — доспехе рыцаря, ставшего чудовищем. Облик Газаль-руза на миг припал к камню, отчего в скорпионе вдруг явился образ дракона с чешуей из алмаза, и кинулся на врага. За скорпионом дико визжала старуха, подгоняя ядовитого убийцу.

Амброз схватил себя за волосы — и рванул что есть сил.

Вокруг головы мага взметнулся вихрь коры и листвы. Удлиняясь, хлестнули воздух гибкие ветки с гладкими, похожими на ножи лекаря, листьями. Те листья, которые только проклюнулись, отливали в красноту, как если бы взамен соков в них текла кровь. Амброз сделался вдвое выше, туловище его превратилось в ствол, покрытый твердой корой — бледно-пепельной, местами цвета обожженной глины. Ступни ног стали корнями, так глубоко уйдя в базальт, словно это был рыхлый чернозем. Часть боковых корней стелилась над полом пещеры, образовав треугольные выросты, краями примыкавшие к стволу — внешние укрепления цитадели. Дерево банг, владыка джунглей, чьи сучья тонут в воде, а в древесину невозможно вбить гвоздь, встретило натиск скорпиона, и жало бессильно скользнуло по стволу, а клешни затупились, обрывая куски коры.

Скорпион ударил еще раз, сломав зубец левой клешни. Мелькая быстрее молнии, жало искало щель, брешь, уязвимую слабину, куда тварь могла бы влить толику яда — и не находило. Кора летела клочьями, обнажая бледно-розовую древесину. Там, где внешний слой уступал напору клешней, сползая длинными волокнами, плоть банга делалась темно-вишневой, подобной густому вину, и эта оборона стояла насмерть.

Рой разъяренных пчел отделился от скорпиона. С жужжанием пчелы вознеслись в гущу ветвей — и упали обратно, сшибленные на лету упругими хлыстами. Любимый ученик, Амброз лучше других знал привычки своего учителя. Зачиная и взращивая Стихийный Облик, первым делом он думал о губительном рое Н'Ганги; наконец-то Амброзу довелось проверить догадки юности на деле — и возблагодарить веселого бога Шамбеже за милость.