Король Красного острова

Охотничье чутье не подвело Устюжанинова, он прошел еще метров пятьдесят и очутился на краю большой, густо заросшей травой, поляны. На поляне паслись два оленя, семья – самец и самка.

Задержав в себе дыхание, Устюжанинов поднял ружье, притиснул поплотнее к плечу приклад. Отец учил его, что стрелять надо только в самца, самка обязательно должна остаться – ей предстоит продолжать род… Самец же на ее долю найдется непременно.

Самец был заметно крупнее самки – упитанный, важный, породистый. Судя по всему, олени были непугаными – крики, доносившиеся с речки, не тревожили их.

Алеша прицелился оленю в голову, подивился непривычному виду – пятнистости и коротеньким простым рогам, подумал о том, что крапчатая шкура у оленей очень хороша и выстрелил.

Олень дернулся, задирая голову и поднимаясь на задних ногах, затрубил горестно, жалобно и в следующее мгновение рухнул в траву. Олениха выстрела не испугалась, никуда не убежала, склонилась над поверженным самцом – не поняла, в чем дело.

Устюжанинов невольно попятился – слишком необычной была реакция оленихи, внутри у него родился неожиданный страх, в горле сделалось сыро. В следующее мгновение он остановился – сзади, в траве, послышалось неясное шуршание. Алеша скосил взгляд и увидел Графа. Страх, возникший в нем, исчез.

Олениха, не испугавшаяся ни человека, ни грохота ружья, собаки испугалась, совершила длинный прыжок в сторону и исчезла. Самец остался лежать на поляне, – изящный, с неловко подогнутыми под себя ногами и подломленной головой.

На Камчатке, когда охотник поражает пулей добычу, то обязательно молится ей. Иначе царь зверей рассердится и удачи в охоте тогда не видать. Алеша степенно, как это делают взрослые охотники, перекрестился, зашевелил губами, читая про себя молитву. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…»

Над головой промахнуло несколько птиц с ярким желтым оперением. Ну будто бабочки это были, а не птицы. Весной на Камчатке тоже появляются желтые, неземно светящиеся, по-птичьи проворные бабочки.

В кустах за спиной вновь послышалось шуршание, раздались голоса – к поляне шли люди.

– Ну что, Альоша, есть добыча? – донесся до Устюжанинова голос Беневского.

– Есть, Морис Августович.

– Интересно, интересно, чьто за зверь? – раздвинув макушки кустов, на поляну вышел Беневский, осмотрел оленя и восхищенно поцокал языком.

– Чего-нибудь не то, Морис Августович? – обеспокоился Устюжанинов.

– Все то, Альоша. Это благородный олень. У него лучшее мясо в Европе. Ты молодец, большой молодец! Оленя, если ты не против, мы зажарим на костре. Люди давно не ели свежего мяса, очень обрадуются этому, – Беневский протянул руку, погладил Алешу по щеке. Тот опустел голову, потом благодарно прижался к руке.

Почти весь галиот переместился в тот день на остров, на «Святом Петре» оставались лишь Чурин, да дежурный матрос, которого Чурин называл вахтенным. Устюжанинов впервые услышал это слово, – судно постоянно должно было находиться под присмотром.

Дежурил с Чуриным степенный, с точными неторопливыми движениями Андреанов – штурман Чурин считал его лучшим матросом на корабле.

А на берегу закипела работа. Первым делом вымыли пустые бочки из-под воды и оставили их в реке, придавили камнями – было опасение, что бочонки эти рассохлись, женщины устроили постирушки – привыкли держать себя в чистоте даже в непростых камчатских условиях, страдали от несвежей одежды и очень обрадовались тому, что выдалась возможность устроить стирку.

После постирушек, развесив мокрую одежду на веревках, протянутых между стволами деревьев, принялись за дела «хлебные».

Печь сложили из камней, которые нашли в реке, другого материала не оказалось, просветы между камнями замазали землей… Недалеко от печи мужчины, на которых по-командирски покрикивал Хрущев, развели костер, – развели его умело и запекли на слабом огне освежеванного оленя. Целиком запекли.

Ели люди оленину и хвалили удачливого охотника, сделавшего меткий выстрел – Алешу Устюжанинова похлопывали по плечу, гладили по голове.

Алеша на похвалы не отвечал, молчал, да опускал глаза книзу. Но то, что его хвалили, было приятно, щеки начали полыхать горячо, а внутри, в душе, что-то позванивало сладко, рождало победную песню.

Собою Устюжанинов был доволен.

На, острове простояли два дня, убили еще трех оленей – сделали это Митяй Кузнецов и Беневский, – так что свежего мяса довелось отведать всем.

И хлеба свежего напекли вдоволь, разрезали караваи на ломти и разложили на расстеленных холстах. Очень скоро свежие ломти превратились в первоклассные хрустящие сухари.

На рассвете третьего дня, когда ночная чернота над морем немного рассосалась, Беневский велел поднимать якорь. Галиот неторопливо развернулся и лег на привычный курс – носом на юг, кормой на север, под днищем туго заколотились тугие волны. Устюжанинов невольно обратил внимание: волны эти – ну будто живые…

Стояло начало июля. Второе число, середина дня. Солнце, светившее жарко, в лицо – долго на солнце находиться было нельзя, кожа на физиономии облезала до мяса, – вдруг убавило свой пыл, в воздухе что-то дрогнуло и потемнело.