Король Красного острова

Вечером Плантен в честь гостей решил зажарить на вертеле быка-зебу. Зебу – быки и коровы, – существа медлительные, добродушные, с гладкой блестящей шкурой и доверчивыми мордами – ну будто безропотные буренки из какого-нибудь казачьего поселения, охраняющего лениво курящийся вулкан, – Устюжанинов видел зебу впервые, животные ему очень понравились.

Праздник получился красочным, шумным, жители деревни нарядились в лучшие свои одежды, на некоторых красовались пиратские костюмы, бывшие пираты приветствуя друг друга, приподнимали роскошные шляпы, украшенные серебряными черепами и скалили зубы. Били барабаны и играли дудочки. Праздник Устюжрнинову пришелся по душе. На Камчатке таких праздников не было никогда.

Сиави тоже веселился, и его можно было понять: вырвался из рабства, остался жив, обрел нового друга, впереди у него была встреча с отцом. Лицо у Сиави сияло. Впрочем, иногда он неожиданно замирал, глаза у него делались встревоженными, светлыми, в них возникал испуг – он боялся вновь очутиться в своем прошлом, голова непроизвольно, сама по себе вжималась в плечи, но потом испуг проходил и Сиави вновь преображался.

Когда вокруг жареного быка буканьеры затеяли некий воинственный танец и, размахивая своими кривыми саблями, стали горланить песню и одновременно молотить в бубен, Сиави наклонился к Устюжанинову, спросил озабоченно:

– Отчего у тебя такой печальный вид? Скучаешь по своей Камчатке?

Устюжанинов не стал скрывать, вздохнул сыро – в горле у него возникли слезы:

– Очень скучаю.

Сиави сочувственно покачал головой:

– Понимаю тебя, – потянулся к куску мяса, лежащему на широком глиняном блюде, подцепил его кончиком ножа. – Завтра утром мы поплывем в порт Дофин, а потом дальше – во владения моего отца, на землю, где живут бецимисарки.

Вообще-то для Устюжанинова это была приятная новость – ему надо было побыстрее очутиться на Иль-де-Франсе, среди своих, поесть вкусных русских лепешек, которые мастерски печет Агафья Андреанова и слабосольной макрели, приготовленной ее мужем, сыграть в шахматы при свете вечерней коптилки и услышать русскую речь.

– Значит, завтра утром? Я ничего не слышал об этом, – Устюжанинов приподнял одно плечо, хотел что-то сказать, но смолчал – слова были лишние.

– Это совершенно точно, Алиоша.

Сиави знал, что говорил. Утром была готова большая парусная лодка, в рундук, встроенный в корму, тщательно уложили провиант – копченое мясо, не портящееся на жаре, копченый козий сыр, лепешки, фрукты – два десятка крупных банановых гроздей, ананасы, манго, недозрелые авокадо – с расчетом, что они дозреют в пути, большие пресные яблоки, сильно отличающиеся от камчатских – на Камчатке яблоки тоже росли, невеликие, коричневые, очень кислые, их можно было только крошить в чай – для аромата, а с мадагаскарскими чай можно было пить – такие сладкие они были. В рундук поставили и несколько бутылей с питьевой водой.

Плантен разместил по местам и гостей и своих людей, осмотрел всех строгим оком и махнул разрешающе рукой:

– Можно плыть!

После этих слов перекрестился, – как заметил Устюжанинов, по-католически, слева направо.

За пояс у Плантена были засунуты двухствольные пистолеты, оба заряженные, Устюжанинов глянул на них и невольно поежился.

Вода за бортом лодки была оранжево-красной, необычной – ну ровно разведенная глина, деревня, которая только что находилась на виду, каждый домик был словно на ладони, исчезла: ее накрыл лес и будто бы проглотил, по обоим берегам реки тянулись густые, подрагивающие в утреннем мареве деревья.

Неожиданно из-за деревьев потянуло свежим ветром, воздух всколыхнулся, Устюжанинов понял – там океан и находится он не так уж и далеко.

До порта Дофин, расположенного на берегу залива Толонгар, надо было пройти миль двадцать пять (если по суше, то – ближе), затем нужно было плыть по воде до мыса Гасти, который находился уже на земле бецимисарков, там, прямо на берегу стояла их деревня Таматав…

– Поплыли со мною до Таматава, – предложил Сиави Устюжанинову, обхватил его рукой за плечо. – Поплыли, Алиоша!

Устюжанинов медленно покачал головой.

– Не могу, Сиави, понимаешь – не могу. Но мы еще встретимся, – он взял в свою руку руку Сиави, сжал ее, – обязательно встретимся. А сейчас я должен плыть на Иль-де-Франс… Вдруг уже вернулся Беневский и мои товарищи решили отправиться на Формозу без меня? Ты понимаешь, чем я рискую, Сиави?

– Понимаю, – губы у Сиави огорченно дрогнули. – Понимаю, – повторил он, пошарил у себя под рубахой и достал небольшой красновато-желтый, похожий на кусочек вечернего солнца камешек. Невеликий камень этот был хорошо отполирован, блестел, словно бы был покрыт дорогим лаком. Сиави протянул камень Устюжанинову. – Держи!

– Что это?

– Уди-цара – счастливый камень, – сказал Сиави. Добавил: – Амулет.

Камень был тщательно оглажен, в середине красовалось изящное изображение птицы, очень похожей на русского сокола, о чем Устюжанинов и сообщил Сиави.