Король крыс

Кинг сердито замахивался кулаком на Брафа, который в ответ тоже показывал кулак, а Питер Марлоу кричал на Мака, когда неожиданно в дверь замолотили.

Мгновенно воцарилась тишина.

– Чего вы там орете? – раздался голос.

– Это ты, Гриффитс?

– А ты решил, что это чертов Адольф Гитлер? Ты хочешь, чтобы всех нас посадили или еще что-нибудь учинили?

– Нет. Извини.

– Угомонитесь, черт вас возьми!

– Кто это? – спросил Мак.

– Гриффитс. Это его камера.

– Что?

– Конечно. Я снял ее на пять часов. Три бакса в час. Даром ничего не получишь.

– Вы сняли камеру? – недоверчиво переспросил Ларкин.

– Верно. Этот Гриффитс – толковый делец, – объяснил Кинг. – Вокруг ведь полно народа, верно? Не найти спокойного местечка, так? Этот англичанин сдает камеру любому, кому хочется побыть одному. Не я придумал это, но Гриффитс здорово зарабатывает.

– Готов побиться об заклад, что не Гриффитс придумал, – сказал Браф.

– Капитан, я не умею врать. – Кинг улыбнулся. – Должен признаться, что идея была моя. Но Гриффитс имеет на этом достаточно, чтобы содержать очень хорошо себя и свою группу.

– Сколько вы с этого навариваете?

– Всего десять процентов.

– Десять процентов – это справедливо, – сказал Браф.

– Так и есть, – подтвердил Кинг. Он никогда бы не солгал Брафу. И не только сейчас, но и в любом другом деле.

Браф наклонился и помешал варево:

– Эй, парни, оно кипит.

Все стали заглядывать в кастрюлю. Да, похлебка действительно кипела.

– Нам лучше заткнуть окно. Сейчас пойдет запах.

Они заложили одеялом зарешеченное оконце, и вскоре вся комната наполнилась ароматом.

Мак, Ларкин и Текс сидели на корточках около стены, не отрывая глаз от кастрюли. Питер Марлоу устроился на другой стороне кровати и, так как он был ближе всех, время от времени помешивал содержимое кастрюли.

Вода медленно кипела, заставляя изящные маленькие бобы всплывать на поверхность, потом исчезать опять в глубине кастрюли. Выделилось облачко пара, принеся с собой запах настоящего жирного мяса. Кинг наклонился и бросил в варево горсть местных приправ: куркуму, каджанг, хуан, така, а сверх того – гвоздику и чеснок. Запах стал еще сильнее и соблазнительнее.

Через десять минут Кинг бросил в кастрюлю зеленую папайю.

– С ума сойти, – сказал он. – Можно заработать состояние после войны, если найти способ обезвоживать папайю. Она смягчит и мясо бизона!

– Малайцы всегда употребляют папайю, – ответил Мак, но никто не слушал его, и он сам себя не слушал, потому что жирный сладкий дух обволакивал их.

Пот каплями тек по груди, подбородкам, ногам и рукам. Но они не замечали пота и тесноты. Они знали только одно: все это не сон; вот мясо варится перед ними, и скоро, очень скоро они примутся за еду.

– Где вы достали его? – спросил Питер Марлоу без особого желания получить ответ. Ему просто надо было что-то сказать, чтобы разрушить это удушающее очарование.

– Это собака Хокинса, – ответил Кинг, не думая ни о чем. В голове звучал один мотив: «Бог мой, как-хорошо-пахнет-как-хорошо-пахнет».

– Собака Хокинса?

– Вы имеете в виду Ровера?

– Его собаку?

– Я думал, это поросенок!

– Собака Хокинса?

– Господи!

– Вы хотите сказать, что это задняя часть Ровера? – спросил остолбеневший Питер Марлоу.

– Конечно, – сказал Кинг. Теперь, когда секрет был раскрыт, он не беспокоился. – Я собирался вам рассказать после. А в чем дело? Теперь вы знаете.

Они в ужасе посмотрели друг на друга.

Потом Питер Марлоу выдохнул:

– Матерь Божья! Собака Хокинса!

– Послушайте, – рассудительно начал Кинг, – какая разница? Она определенно была самой чистой и годной для еды из всех собак, каких я когда-либо видел. Гораздо чище свиньи. Или цыпленка, в этом отношении. Мясо есть мясо. Вот так просто.

– Совершенно верно, – раздраженно согласился Мак. – Ничего нет скверного в том, чтобы съесть собаку. Китайцы их едят постоянно. Это деликатес. Да. Точно.

– Да-а-а, – протянул Браф с отвращением, – но мы не китайцы, и это собака Хокинса.

– Я чувствую себя каннибалом, – заявил Питер Марлоу.

– Послушайте, – убеждал Кинг, – все обстоит так, как сказал Мак. В собаке нет ничего плохого. Ради бога, понюхайте.

– Понюхайте! – ответил Ларкин за всех. Он говорил с трудом, слюна чуть ли не душила его. – Я не чую ничего, кроме запаха этой похлебки, и это сладчайший из запахов, который я когда-либо вдыхал. Мне наплевать, Ровер это или нет, но я хочу есть. – Он до боли тер живот. – Не знаю, как вы, несчастные ублюдки, но я так хочу есть, что у меня начались колики. Этот запах что-то сделал с моим обменом веществ.

– Я тоже чувствую себя плохо. Но это не имеет ничего общего с тем, что это собачье мясо, – сказал Питер Марлоу. Потом почти печально добавил: – Я просто не хочу есть Ровера. – Он посмотрел на Мака. – Как мы после всего этого собираемся смотреть Хокинсу в глаза?

– Не знаю, приятель. Я подойду с другой стороны. Да. Не думаю, что смогу вообще смотреть ему в глаза. – Ноздри Мака дрогнули, и он вперил взгляд в кастрюлю. – Какой чудесный запах…

– Конечно, – вежливо сказал Кинг, – тот, кто не хочет есть, может уйти.