Король Людвиг II Баварский. Драма длиною в жизнь. 1845—1886

Людвиг II питал высокие и чистые чувства почитания и преклонения к актрисе Марии Дан-Хаусман, ощущая с ней родство душ: «То, что мое сердце не умерло от всех чувств, я всегда ощущаю, когда вижу Вас, почитаемая фрау, говорю с Вами и читаю Ваши письма, из которых я чувствую утешительное тепло, свойственное Вам очарование. Будьте уверены, навсегда стойко убеждены, что, хотя я и редко пишу, моя верность никогда Вам не изменится. Искренне я всегда буду радоваться с Вами, потому что мне всегда грустно, когда печаль одолевает Вас… Наши души чувствуют это в той точке ненависти против низости и неправомочности, и это радует меня».

Еще будучи кронпринцем, Людвиг впервые увидел ее в роли Теклы в драме Шиллера «Валленштайн», и она уже тогда произвела на него большое впечатление. Мария Хаусман родилась 17 июня 1829 года в Вене в семье придворных актеров Людвига Хаусмана (1803–1876) и Юлианы Вайк (1803–1876). С 1838 года ее отец и мать стали выступать на сцене придворного театра в Мангейме. Девочка вначале не показывала никакого интереса к театру. Лишь в возрасте 16 лет она впервые дебютировала на сцене в Мангейме. После этого Мария выступала на сцене Франкфуртского городского театра, а с 1849 года в Мюнхенском придворном театре.

Восторженный король Людвиг I посвящал и посылал ей не раз свои стихи. Хаусман их получала даже после своего замужества в 1852 году с актером Фридрихом Даном (1811–1889). Дан активно выступал с 1834 года на сцене Мюнхенского королевского придворного театра и продолжал там выступать до самой своей смерти в 1889 году. Людвиг восхищался его сыном от первого брака известным ученым и поэтом Феликсом Даном. В браке с Фридрихом Даном Мария Хаусман родила одну дочь.

В 1875 году Людвиг II в знак благодарности за непревзойденную игру в прошлогоднем спектакле (имеется в виду в мае 1874 года) пригласил чету Дан отдохнуть в Херренхимзее.

Людвиг восхищался Марией Дан-Хаусман, вел с ней переписку, где они обсуждали различные вещи личного характера. Так, однажды в 1875 году он рекомендовал ей не переходить в протестантскую веру: «С намерением перейти в евангелическую церковь, как я узнал от Вас, Вы дали слово королю, моему дедушке, обещание не менять религию, и я полагаю, что обещание, которое Вы дали умершему, нужно держать вдвойне более свято».

В другой раз король 25 апреля 1875 года изливал актрисе свою душу, жалуясь, что не может найти с матерью общих точек соприкосновения: «Мою мать, королеву, я почитаю, люблю ее, как это должно быть. Но близкие отношения абсолютно невозможны, при таком характере, как у нее, я ничего не могу поделать».

Людвиг признавался Хаусман, что его порой охватывала ненависть к безнадежному внешнему миру: «То, что меня часто охватывает настоящий гнев, ненависть и заражает меня гневом от жалкого внешнего мира, который предлагает мне так мало, это понятно; возможно, когда-то я заключу мой мир с земным миром, если все идеалы будут уничтожены, чей священный огонь я питаю тщательно. Все же Вы никогда это не пожелаете!» Как полагает биограф Людвига Эрика Бруннер: «Эту ненависть нельзя расценивать как греховную и злую, а как следствие и обратную сторону его идеализма. Он находит примирение с эмпирическим материалистическим миром и его людьми, как самопотерю, и, как говорил К.Г. Юнг, он не может принять тень в себе самом и других и сопротивляется любому тлевшему компромиссу. Это его величие, но и его трагедия».

В этом же письме Людвиг перефразирует цитату из драмы Шиллера «Мессинская невеста», свое самое цитируемое высказывание: «Я хочу оставаться вечной загадкой для себя и других».

Последнее высказывание он часто говорил другим людям. Не только любовь к природе была причиной его частого отъезда из столицы, но и лицемерие, непонимание и осуждение окружающими людьми его грез и идеалов. Также Людвиг очень болезненно переживал провозглашение Германской империи и ограничение баварского суверенитета. Отсюда произрастал корень одиночества Людвига. «Вы вчера думали, что я был несчастлив, это не так. По большому счету, я счастлив и доволен, в сельской местности, среди прекрасных гор. Несчастный и грустный, часто в большинстве меланхоличен, я исключительно в злосчастном городе. Я не могу жить в дыхании могил. Мое дыхание – это свобода. Как альпийская роза бледнеет и чахнет в воздухе болота, так и для меня нет жизни, кроме как в солнечном свете, в бальзаме потока воздуха. Находиться долго в городе будет для меня смертельно».