Король лжи

Хэмбли был настолько благороден, насколько мой отец был агрессивен. Я наблюдал его в суде достаточно долго, чтобы знать, что его позиция «святого полицейского» никогда не соприкасалась с бесстыдным требованием больших долларовых вознаграждений для суда присяжных. Его свидетели были хорошо подготовлены и приятны в общении. Знаменитые десять заповедей не висели на стене его офиса.

Он был старым «денежным мешком» Солсбери, и я знаю, что отец ненавидел это в нем, но Хэмбли был хорош в работе, а мой отец всегда настаивал на профессиональном ведении дел, особенно если оно касалось денег.

– Я предпочел бы заняться этим завтра, – заявил он без вступлений, и его глаза стали ощупывать меня – мои изношенные туристические ботинки, испачканные травой джинсы, потертый воротник рубашки.

– Это важно, Кларенс. Мне необходимо это сделать сейчас. Извини.

Он кивнул понимающе.

– Тогда считай это профессиональной любезностью, – сказал он и пригласил меня пройти внутрь. Я ступил в его мраморное фойе, надеясь, что на моих ботинках не было собачьего дерьма. – Давай пойдем в кабинет.

Я следовал за ним вниз по длинному холлу, замечая через широкие французские двери блики бассейна. В доме пахло сигарами, смазанной маслом кожей и стариками; я готов был держать пари, что его прислуга носит униформу.

Кабинет был узким и длинным, с высокими окнами, большим количеством французских дверей и книжными шкафами от пола до потолка. Очевидно, Хэмбли любил старинное оружие, свежесрезанные цветы и синий цвет. За его столом висело восьмифутовое позолоченное зеркало филигранной работы; в нем я выглядел растрепанным и маленьким – видимо, зеркало делало это намеренно.

– Я направлю завтра завещание вашего отца на утверждение, – сказал он мне, закрыв двойные двери и указав рукой на обитый кожей стул. Я сел. Встав за свой стол, он смотрел на меня сверху, как представитель власти, напомнив мне о том, как сильно я ненавидел юридический абсурд.

– Итак, нет никакой причины, чтобы мы не могли обсудить сейчас детали. Впрочем, я собирался позвонить вам, чтобы назначить встречу на этой неделе для официального оглашения завещания.

– Благодарю, – проговорил я, потому что он ждал этого. Не сомневаюсь, что Хэмбли назначил огромную плату за составление завещания Эзры. Я сцепил пальцы и сконцентрировался на том, чтобы выглядеть почтительным, хотя мне безумно хотелось положить ноги на его стол.

– Также примите мои соболезнования по поводу вашей потери. Я знаю, что Барбара будет безутешна. Она вышла из прекрасной семьи. Красивая женщина.

Я пожалел, что на моих ботинках не было дерьма.

– Спасибо, – промолвил я.

– Несмотря на то что ваш отец и я часто сидели по разные стороны стола, я испытывал к нему огромное уважение. Он был прекрасным адвокатом. – Хэмбли. пристально посмотрел на меня с высоты. – К чему он и стремился, – заключил он многозначительно.

– Мне не хотелось бы долго занимать ваше время, – напомнил я ему.

– Да, конечно. Тогда к делу. Состояние вашего отца было значительное.

– Что значит «значительное»? – прервал его я. Эзра был скрытен насчет своих финансов. Мне было известно о них очень немногое.

– Значительное, – повторил Хэмбли. Я смотрел пустым взглядом и ждал. Как только завещание направлено на утверждение, оно становится достоянием общественности. Не было никакой причины для такой скрытности.

Хэмбли неохотно уступил.

– По грубым подсчетам, сорок миллионов долларов, – объявил он.

Я почти свалился со стула – в буквальном смысле слова. Я мог предположить шесть или семь миллионов максимум.

– Он был не только превосходным адвокатом, – продолжал Хэмбли, – но и великолепным инвестором. Кроме дома и адвокатского дела, все деньги вложены в ценные бумаги.

– Сорок миллионов долларов, – пробормотал я.

– В действительности несколько больше. – Хэмбли поймал мой взгляд и, что делает ему честь, сохранил бесстрастное выражение лица. Он родился богатым, и все же никогда не увидит сорока миллионов долларов. Это должно было его раздражать, и вдруг я понял, что именно поэтому мой отец и обратился к Кларенсу Хэмбли. Я чуть не улыбнулся, но потом подумал о Джин и том убогом доме, в котором она жила. Вспомнил залах несвежей пиццы и представил ее лицо в окне потрепанного автомобиля, лестницу, по которой она поднималась в дом Перетер – каменный памятник жадности его хозяйки Глены Верстер. По крайней мере, это завещание изменит ее положение, подумал я.

– И? – спросил я.

– Дом и адвокатское дело переходят непосредственно к вам. Десять миллионов долларов получит благотворительный фонд Эзры Пикенса. У вас будет место в правлении фонда. Кредит в пятнадцать миллионов долларов для вас. Все остальное уходит на налоги.

Я был ошеломлен.

– А что получает Джин?

– Джин не получает ничего, – заявил Хэмбли, затем громко фыркнул.

Я поднялся.

– Ничего? – переспросил я.

– Сядьте, пожалуйста.

Я подчинился, ибо у меня не было сил стоять.