Король на краю света

Джефф прислонился к стене и слышал доносящиеся из коридора звуки: его так называемый друг проверял крепость своих убеждений на дыбе. Джефф попытался произнести несколько слов утешения, когда упрямого старика швырнули обратно: бедняга плакал и не мог стоять. Беллок все еще по необходимости играл роль, когда попытался ухаживать за сломленным товарищем, но его жалость была подлинной. Был ли сам Джефф хорошим человеком или великим актером, он не мог понять, и ему не хватило времени разобраться: на следующий день его вывели из камеры и поволокли в ту же комнату, с дыбой.

Там ждал Ричард Топклифф^{39}, королевский… следователь. Джефф никогда не встречался с этим человеком, но за много лет наслышался о его мастерстве от католиков, которые хромали, горбились, ковыляли, тряслись и плакали во сне всю оставшуюся жизнь. Джефф храбрился, поскольку знал, что вскоре с его истинным статусом разберутся, и еще он глядел немного свысока на худощавого лысого мужчину с тонкими руками, который обосновался в комнате с дыбой. Если бы они столкнулись в обычной обстановке, Джефф мог бы разорвать его пополам.

— Я человек Уолсингема, — тихо сказал Беллок, и безразличие на лице Топклиффа вызвало у него сильнейший страх за всю жизнь. — Вы должны сказать ему, что я здесь. У меня было разрешение.

Топклифф что-то передвинул на столе в углу, потом сунул руки в широкие штаны и принялся забавляться со своим детородным органом. Джефф слегка растерялся.

— Сообщите Роберту Билу, что я здесь. Я Джеффри Беллок. Он все объяснит. У меня с самого начала было разрешение.

Позже Джеффу пришло в голову, что Топклифф вполне мог ему поверить.

— У меня тоже есть разрешение, — прозвучало в ответ.

Голос был мягкий. Мучитель не воспринимал Джеффа как еще одного человека, вопящего о своей невиновности. Он просто хотел повеселиться, пока у него не отняли новую игрушку. То, что Джефф был мужчиной такой силы и роста, вероятно, делало предстоящий день еще более увлекательным для тощего следователя. Он снял рубашку, повесил ее на крючок, опять засунул руки в штаны.

Время от времени такое случалось. Еще в 1581 году (все Проныры об этом знали), Кат Поултер был на пути к виселице, его пытали и собирались повесить, а он все время кричал, что он Проныра и кто-то должен быстро сбегать за Билом или Уолсингемом. Может, Кат говорил правду, и случилась большая ошибка. Но, может, это была ложь. И, возможно, даже Кат не знал наверняка, не мог помнить изо дня в день, кем он был: католиком или охотником на католиков, который притворялся католиком; католиком, каким на самом деле был его отец, или охотником на католиков, как тот, кто платил ему жалованье; католиком, как его друзья в Реймсе, или охотником на католиков, как его друзья в Лондоне; насмешником над католиками, каким он был в таверне, или набожным католиком, каким он был на мессе. Или просто двадцатидвухлетним парнем, который не мог разобраться в себе, которому казалось легче и шпионить, и дружить, если он постоянно говорил правду, пусть даже противоположную по смыслу той правде, что звучала накануне. Так или иначе, Ката повесили, вскрыли ему брюхо и разрубили на куски^{40}.

Теперь Беллок кричал Топклиффу подождать, умолял, угрожал:

— Всего несколько часов, пока кто-нибудь не сможет встретиться с сэром Фрэнсисом, лопни твои глаза, если ты прикоснешься ко мне, он сдерет с тебя кожу живьем, пожалуйста, друг, послушай меня…

Но Фрэнсис Уолсингем в тот момент умирал в своем доме за пределами Лондона, и Беллоку повезло: в порыве чувств начальник шпионской сети попросил о встрече с несколькими своими Пронырами и велел Билу, который бодрствовал рядом с хозяином, разузнать, где нынче Джефф-Великан. Бил послал кого-то узнать о Беллоке — доложил ли тот о своем пребывании на севере? Несчастный узник как раз плевал в Топклиффа, когда дверь открылась и надзиратель ввел посланника королевы, который и сообщил, что Джеффри Беллок освобожден по приказу мистера Била. Джефф навсегда запомнил выражение лица королевского мучителя, когда тот освободил его от ремней и кандалов: разочарование и сдерживаемый гнев, плохо спрятанные за влажным, трусоватым смешком. «Мы встретимся снова, в более благоприятных обстоятельствах».