Король на краю света

Когда после следующего хода Тэтчера король ничего не сказал, доктор оторвал взгляд от доски. Яков смотрел в никуда, обезьяна трогала его ухо. Король встал с внезапностью, поразившей Тэтчера, с шахматной фигурой в одной руке и бокалом в другой. Красное вино выплеснулось на его украшенные драгоценными камнями пальцы, колет и доску. Обезьяна спрыгнула на боковой столик.

— Этот король… я был всего лишь младенцем и еще не родился, все еще пребывал в утробе королевы Марии. К ее раздутому животу приставили клинок, а я был в дюйме или двух от острия. Видите ли, мой отец убил ее секретаря из ревности. В гневе другой мужчина угрожал убить мою мать, он хотел возглавить протестантское восстание против нее, так как она была католичкой. Понимаете, я все это слышал. Я слышал, как она нашла слова, чтобы избежать опасности, в которую мы оба угодили. Она очаровала всех, в первую очередь моего отца, вернула его себе и римской Матери-Церкви. Меня немного прижали, я повредил ногу, что для вас теперь очевидно. Так или иначе, я никогда не забуду ту власть, которую она имела над ними, ее умение обращаться со словами и тоном голоса. Разновидность чар, но не колдовства, я настаиваю на этом и по сей день.

Доктор Тэтчер сидел неподвижно и молча, наблюдая за тем, как король вспоминает историю, известную в лучшем случае с чужих слов. Он задавался вопросом, воспроизводил ли Яков эти события с некоторой регулярностью, чтобы не забыть их или извлечь из них какой-то урок, или он был вынужден сделать это, захваченный прошлым и перипетиями, связанными с жизнью и смертью матери. Обезьяна под шумок опорожнила мочевой пузырь на пол. Яков ничего не заметил, он продолжал говорить о колдовстве, о яростном и непостоянном христианстве своих родителей.

— Конечно, некоторые вполне могут возразить, что только практикующий колдовство мог обладать подобной силой. Или руководить убийством моего отца вскоре после того случая. Я думаю… — проговорил он, немного успокоившись, — что бывают эпизоды, когда простое человеческое красноречие и обаяние не являются колдовством.

Король, еще раз испытав свою мать и убедившись в ее невиновности, вернулся на свое место, не выказывая ни толики смущения из-за волнения, ни беспокойства из-за обезьяньей мочи. Он слизнул вино с пальцев. Промокнул шахматную доску манжетой и собрал капли с ткани губами, поставил фигуру, которую держал все это время, обратно на доску — не особо задумываясь об игре, выбрав место наугад.

— Учитывая все это, нужно сосредоточиться на случаях несомненной злобы, примерах поклонения Сатане и противоестественных преступлениях, святотатстве и ереси. Это вопросы правосудия и безопасности государства, которые возложены на меня. В Лондоне будет то же самое. Я стану карающим мечом для колдовства, каким был и здесь.

— Ваша мать была католичкой, и ваш отец тоже, ваше величество?

— Да. Все дело в Матери-Церкви, понимаете. А теперь, хм, скажите мне одну вещь, Мэтью Турок.

— Ваше величество?

— По-вашему, смерть через повешение — неправильная казнь для ведьм?

— Я не эксперт в таких вопросах, но если их можно наставить на путь истинный, а не наказать, то, я полагаю, повешение может быть…

— Да! Вот именно! — Король хлопнул в ладоши, и обезьянка прыгнула ему на колени, подставила личико для поцелуя, и монарх подчинился. — Это мера, полная милосердия и любви, для тех, кого можно наставить на путь истинный — именно таких женщин и ждет повешение. Так мы демонстрируем свою милость и одобряем их раскаяние, преображение их душ к лучшему. Хорошо сказано, доктор. Но других — нераскаявшихся, неисправимых дьяволиц — ждет костер.

12

Ранним апрельским утром Мэтью Тэтчера вызвали в королевские апартаменты. Это был первый раз, когда он получил подобное приглашение, и доктор опасался, что произошла медицинская катастрофа. Он принес все лекарства, которые, по его мнению, могли понадобиться, но по прибытии обнаружил, что доктор Крейг уже на месте и лечит не что иное, как фурункул на шее короля; Тэтчера вызвали только для беседы и игры в шахматы, пока шла операция и дюжина лакеев бессмысленно суетилась вокруг.

Крейг с отвращением хмыкнул при появлении Тэтчера и вернулся к разглядыванию бугорка, выросшего прямо над королевским плечом. Испанская обезьяна сидела в кресле, выбирая из серебряной тарелки редиску. Доктор Крейг провозгласил:

— С вашего разрешения, ваше величество, теперь я прикоснусь к воспаленной плоти.

— Для этого вы здесь, дружище! Долой деликатность. Я же не дама.

— Конечно, нет, ваше ве…

— Господь всемилостивый! Что ты со мной делаешь? — заорал Яков и тотчас же вскочил, помешав Крейгу давить на источник неприятных ощущений.

В комнату ворвался стражник с алебардой, и король взмахом руки велел ему исчезнуть, смущенный шумом, который сам же и поднял. Обезьяна швырнула тарелку в доктора Крейга. Король пробормотал:

— Я хочу сказать…

— Я смиренно прошу прощения, мой сеньор.