Король на краю света

— Вы знаете о шахматах? Как? Я думал, вы будете рады, что я завоевал его внимание.

— Так и есть, Мэтт. Очень рады. Итак, вы были в его спальне?

— Нет, доктору Крейгу разрешено входить, но мне нет.

— Вы видели его личную часовню? Или королевы Анны?

— Нет. Я участвую в богослужениях вместе с остальными членами семьи по воскресеньям и святым дням. Король молится наедине с мистером Споттисвудом или в присутствии других, и, полагаю, ведет себя совершенно по-протестантски.

Карлик подтянулся и забрался на стол, в то время как Леверет в задумчивости закрыл глаза. Гидеон протянул руку и схватил Тэтчера за нос, достаточно сильно, чтобы у доктора заслезились глаза.

— Мистер Леверет хочет ясности. Абсолютно прозрачного, безупречного знания. Как мыльный пузырь. Ты, мой турецкий друг, мой сын Мухаммеда, должен… — он сжал сильнее нос, — …как следует… — повернул, — …постараться.

И пощечина от маленькой ладони.

— Хватит, Гид, хватит, — сказал Леверет, открывая глаза. — Мэтт, пожалуйста. Скажите мне, что вас беспокоит.

— Он не говорит со мной о Боге. Ведьмы, да. Мухаммед и султан, да. Его уверенность в том, что он станет королем Англии, да, но никаких разговоров о Риме, папе, облатках для причастия. Я не могу…

— Можете. И сделаете. — Леверет помолчал. — Мэтт. Кажется, мы прибыли, по вашему собственному выражению, к повороту дороги.

Леверет сказал женщине, которая привела Тэтчера:

— Теперь выйдите на улицу.

Он махнул рукой Гидеону, чтобы тот тоже вышел. Они сразу же подчинились, и Леверет сказал доктору:

— Ответ все еще неясен. Я не виню вас, но это так. Нам остается лишь действовать согласно плану.

Тэтчер посмотрел на свои руки, лежащие на столе.

— Как думаете, это можно сделать?

— Полагаю, что можно.

— И вы все еще против?

Теплые влажные тряпки на животе Саруки, тепло камней за дверью. Он не бросит ее снова из-за страха или мук совести; он не струсит.

Тэтчер посмотрел Дэвиду Леверету в глаза.

— Вы действительно можете вернуть меня в целости и сохранности? Туда, где все началось?

— Я могу. — Леверет взял своего разведчика за руку. — Я могу, Мэтью.

Тэтчер вернулся на поле, где видел кроликов. Просидел там достаточно долго и достаточно тихо, пока не стемнело. Он вернулся к воротам замка, и его заставили поклониться и прижаться лицом к камням, потому что стражники сумели поднять ворота только на два-три фута от земли.

— Заело, сэр, — сказал один. Они прилагали огромные и шумные усилия, поднимали и тянули, боролись с толстыми цепями, но… — Это бесполезно, сэр, я думаю, сломалось поворотное колесо.

Итак, доктору Тэтчеру пришлось лечь на землю и извиваться под сочащимися влагой зубами подъемной решетки, в то время как стражники смеялись до колик. Он протолкнул свою сумку первой, плотно закрыв ее, чтобы кролик, которого он заманил в ловушку, не смог удрать.

Наверху, из окна своей мастерской, успокаивая кролика на руках, он наблюдал, как ворота плавно открылись для тележки, доверху нагруженной ящиками и снедью.

10

Времени было мало, и определенные шаги, которые следовало выполнять один за другим — в порядке, оговоренном с Леверетом в комнате за рыбной лавкой, когда доктор еще сопротивлялся плану великана, — были предприняты одновременно, несмотря на то что в них надо было вносить исправления при первом же намеке на ошибку. Сюжет, недооформленное чудище, рожденное в результате пьяных рассуждений на сцене пустого театра в Лондоне, в рамках спектакля выглядел еще более неуклюжим, чем предполагало его грубое, полное изъянов зачатие. Перепутались связи между простыми причинами и следствиями. Вопросы проплывали мимо, оставаясь без ответа. Наказания предшествовали преступлениям. Меры предосторожности придумывались одновременно с принятием рисков или позже. Точность измерений? Невозможна. Жизненно важна — и невозможна.

И вот Мэтью Тэтчер сидел на полу своей мастерской, держа на коленях кролика, который не дышал, и его сердце не билось, несмотря на все манипуляции.

И вот Мэтью Тэтчер, не зная свой точный вес, толком не понимая, какова сила этих северных трав, упал на колени посреди оттаивающих полей далеко от города — он забрел туда без присмотра, как протестант; упал на колени, как католик; склонился до земли, как магометанин; бормотал, тяжело дышал, блевал, как проклятый.

И вот Мэтью Тэтчер, собрав посильные заметки и наблюдения, продолжил — полуслепой, на четвереньках — свой путь через смертоносную пустыню невежества.

11

— Я позорно мало могу предложить вам, ваше величество, в знак благодарности за прием при дворе и за радость общения с вами в эти месяцы. Я бедный человек. У меня имеются медицинские знания, но, боюсь, нет ничего такого, чем доктор Крейг не обладал бы в избытке. И все же у меня есть это — я держал его при себе долгие годы, и хотя бедность подарка смущает меня, все же было бы безмерной честью, если вы его примете.

Тэтчер склонился перед любопытным королем, снова мальчиком, обрадованным предстоящим сюрпризом. Доктор достал из сумки резную шкатулку. Крышка бесшумно поднялась на гладких деревянных петлях.