В конце совещания король неожиданно поднялся, подошел к кафедре и без всяких бумажек произнес короткую речь с пожеланиями успеха будущим участникам высадки. Монтгомери назвал эту его импровизацию «абсолютно первоклассной»[168]
. Всем присутствовавшим стало ясно, что король не желает быть лишь декоративной фигурой, а хочет активно участвовать в принятии решений. В следующие несколько дней крупные силы сосредоточились в Южной Англии: к 22 мая король успел объехать все пункты сбора и посетить все части. «Теперь я увидел все наши войска, участвующие в “Оверлорде”», – записал он в своем дневнике[169]. Вторжение неумолимо приближалось.Подготовка шла своим чередом, как вдруг король оказался втянут в конфликт с участием Черчилля. 30 мая, во время их обычного ланча во вторник, премьер-министр сказал, что хотел бы смотреть на вторжение с борта «Белфаста», одного из судов, участвовавших в операции. Король ответил, что сделает то же самое, и Черчилль не стал разубеждать его. Так же поступила и королева. «Она, как всегда, была просто чудо и поддержала меня в этом», – заметил король. Ласеллзу, наоборот, это очень не понравилось, и он буквально потряс короля вопросом: подвергая себя такому риску, поступает ли он порядочно по отношению к королеве и «нужно ли ему, секретарю, готовиться советовать принцессе Елизавете, кого ей выбрать премьер-министром, если вдруг ее папа и Уинстон пойдут ко дну в проливе Ла-Манш»[170]
. К утру у короля возобладал свойственный ему здравый смысл, и он согласился, что смотреть на вторжение с моря для него слишком опасно. Труднее оказалось разубедить Черчилля, который, по словам Ласеллза, вел себя «как капризный ребенок, когда втемяшит себе в голову какую-нибудь блажь»[171]. Когда Ласеллз напомнил ему, что премьер-министр не имеет права покидать страну без согласия короля, Черчилль тут же парировал, что, раз он будет находиться на борту британского военного корабля, то, значит, технически не пересечет границу.Черчилль упорствовал несколько дней, но к пятнице как будто заколебался. Ласеллз подумал, что «второй удар от короля может, его и добьет, но в то же время даст благоприятный предлог, чтобы передумать»[172]
. И вот король написал премьер-министру письмо, которое курьер доставил на Даунинг-стрит: «У меня к Вам очень серьезная просьба: всесторонне обдумайте этот вопрос и не позволяйте своим личным желаниям, совершенно понятным мне, ослабить Ваше сильнейшее чувство долга перед государством»[173]. Черчилль получил послание как раз перед отъездом в штаб-квартиру Эйзенхауэра в Портсмуте, так что ответил не сразу; король начал уже думать, что придется лично ехать на побережье – ничто другое не остановит его премьер-министра. Однако этого не потребовалось. Когда Ласеллз на следующий вечер дозвонился Черчиллю, то расслышал через треск на линии, что премьер-министр повинуется-таки королю. «Он решил остаться, но лишь потому, что я попросил не ехать», – записал король в дневнике[174].Требовал решения и более серьезный вопрос о датах вторжения. Сначала речь шла о воскресенье 4 июня, потому что в тот день был прилив, а значит, условия самые благоприятные. Но в выходные пришло ненастье: стало холодно, сыро, море сильно волновалось, с запада дул штормовой ветер, и с больших судов высаживаться было никак нельзя. Низкая облачность мешала союзным ВВС обнаружить свои цели. Операцию перенесли на понедельник, но и это было под вопросом из-за штормового предупреждения. В качестве запасного варианта можно было дождаться следующего прилива, то есть перенести операцию уже на целый месяц. Однако возврат всех частей в места дислокации был бы трудной и масштабной задачей, а высадка в июле оставляла слишком мало времени для активных боевых действий – впереди были непредсказуемые осень и зима. Главный метеоролог Королевских ВВС, полковник авиации Джеймс Стагг, дал более-менее приемлемый прогноз на несколько дней, и Эйзенхауэр тут же решил 6 июня приступить к операции.