Король-олень

— Интересно, что за басню поспешать состряпать для короля эта непорочная королева и прекраснейший из ее рыцарей? — негромко, но весьма отчетливо произнес кто-то из придворных. Моргейна расслышала эти слова, но так и не смогла понять, откуда же они донеслись.

«Возможно, мир — не такое уж безоговорочное благо, — подумала Моргейна. — Теперь, когда они лишились своих обычных занятий, им больше нечего делать, кроме как сплетничать и злословить».

Но если Ланселет покинет двор, злословие утихнет. И Моргейна решила, не мешкая, приложить все усилия, дабы довести дело до конца.

В тот вечер за ужином Артур попросил Моргейну принести арфу и спеть.

— Я целую вечность не слышал, как ты поешь, сестра, — сказал Артур, привлек Моргейну к себе и поцеловал — впервые за очень долгое время.

— Я с радостью спою, — отозвалась Моргейна. — Но когда же Кевин вернется ко двору?

Моргейна с горечью думала об их ссоре; никогда, никогда она не простит Кевину измены Авалону! И все же она, сама того не желая, скучала о Кевине и с сожалением думала о тех временах, когда они были любовниками.

«Просто я устала ложиться спать в одиночестве, только и всего…»

Мысли Моргейны свернули к Артуру и к ее сыну, что находился сейчас на Авалоне… Если Гвенвифар придется удалиться от двора, Артур наверняка женится снова; но пока что не похоже, чтобы к тому шло. И хотя у Гвенвифар никогда не будет детей, возможно ли такое, чтобы их сына, ее и Артура, признали наследником отца? Он унаследовал королевскую кровь по обеим линиям, кровь Пендрагона и кровь Авалона… Игрейна мертва, и огласка не причинит ей боли.

Она уселась на резной раззолоченный табурет, стоявший рядом с троном, и поставила арфу на пол; Артур и Гвенвифар придвинулись поближе и уселись рука об руку. Ланселет растянулся на полу рядом с Моргейной, глядя на арфу. Но время от времени Моргейна ловила его взгляд, устремленный на Гвенвифар, — и читала в глазах Ланселета безудержное желание. Как он может на глазах у всех обнажать свое сердце? Но затем Моргейна поняла, что заглянуть в глубину его сердца может лишь она — для прочих Ланселет был всего лишь придворным, с почтением взирающим на свою королеву и обменивающимся с ней шутками — на правах близкого друга ее супруга.

Когда Моргейна коснулась струн арфы, мир внезапно снова сделался маленьким и далеким, но в то же время огромным и странным; все вокруг утратило форму и очертания. Арфа казалась не больше детской игрушки, но одновременно с этим была чудовищно тяжелой и грозила раздавить Моргейну. Моргейна сидела на каком-то высоком троне и сквозь блуждающие тени вглядывалась в незнакомого молодого мужчину с узким венцом на темных волосах; и при взгляде на него все ее тело пронзило острейшее желание. Их взоры встретились, и словно чья-то рука коснулась самого тайного уголка ее тела, пробуждая жажду обладания… Пальцы Моргейны соскользнули со струн. Ей что-то виделось… Лицо дрогнуло. Мужчина улыбнулся ей. Нет, это не Ланселет, это кто-то другой… Нет, все заволокло тенями…

Сквозь видение пробился звонкий голос Гвенвифар.

— Взгляните! Леди Моргейна! Моей сестре плохо!..

Моргейна почувствовала, как Ланселет подхватил ее и заглянул в глаза — и снова, как в видении, тело ее обмякло, затопленное волной желания… нет, это было всего лишь видением. Этого не было. Моргейна растерянно провела рукой по лицу.

— Это дым, дым от камина…

— Вот, глотни-ка.

Ланселет поднес к ее губам кубок. Что же это за безумие? Он едва прикоснулся к ней, и она уже не владеет собой; она думала, что давно забыла его, что все похоронено под тяжестью лет… но стоило Ланселету лишь дотронуться до нее, осторожно и бесстрастно, и вот она снова отчаянно желает его. Так значит, видение было о нем?

«Он не хочет меня. Он не хочет ни единой женщины, кроме королевы», — подумала Моргейна, глядя мимо Ланселета на камин. Поскольку было лето, огонь не разводили, и в камине, чтобы он не выглядел слишком мрачным и уродливым, лежал зеленый лавровый венок. Моргейна глотнула вина.

— Извините… мне весь день было как-то нехорошо, — сказала она, припомнив утро. — Пусть арфу возьмет кто-нибудь. Другой, я не могу…

— Если позволите, благородные лорды, — сказал Ланселет, — я спою!

Взяв арфу, он произнес:

— Это авалонская повесть; я слыхал ее в детстве. Думаю, ее сочинил сам Талиесин, — хотя, возможно, он просто переделал более древнюю песню.

И он запел старинную балладу о королеве Арианрод, которая вошла в реку и вышла из нее с ребенком. Она прокляла своего сына и сказала, что у него никогда не будет имени, если только она сама не наречет его, и он хитростью вынудил мать дать ему имя. Она снова прокляла его и сказала, что никогда ему не найти жену — ни среди смертных, ни среди волшебного народа, и тогда он создал себе женщину из цветов…