– Я видела, как он крутился возле герцога Вильгельма, прежде чем исчезнуть. Если позволишь строить предположения, я бы сказала, что он достал герцога, и его либо сбросили с края порта, либо швырнули на Черную тропу. Честно говоря, я думала, что именно мне придется убить его, но он продолжал сбивать меня с толку, вступаясь за ходов. Совсем как ты. Вот чего я никак не могу понять: почему вы оба так решительно настроены подорвать авторитет Сфинкса, но при этом настаиваете, что действуете по его указке?
– Потому что Сфинкс не противостоит ходам! – закричала Эдит. – Это яд, который Марат влил тебе в ухо, чтобы убедить тебя, что он – простое решение сложной проблемы. Я вовсе не двулична, я пытаюсь поступать по совести – а тебе промыли мозги, дура!
Хейст откинулась назад, но это не было похоже на отступление. Выражение ее лица оставалось абсолютно безмятежным.
– Я думала, что смогу спасти тебя. Я действительно так думала. Думала, что, если бы я показала тюрьму, в которой ты живешь, ты бы… Но ты же видишь ее, не так ли? Ты прекрасно все видишь. Ты видишь решетку. Ты знаешь тюремщиков. Понимаешь, что нужно сделать, чтобы спастись. Ты просто решила остаться в камере. Ну, я не могу… я не могу этого допустить. И я все же пыталась спасти тебя.
Хейст отшвырнула обеденный стол в сторону. Фарфор повис в каскаде подливки, свечного воска и вина, а она бросилась к горлу Эдит, растопырив золотые когти.
Глава четырнадцатая
Иногда колесо скрипит не потому, что неисправно, а потому, что несет наибольший вес.
После долгих часов приятного времяпрепровождения Охряник наконец заставил себя вернуться к третьему тому руководства по эксплуатации корабля, отложив в сторону увлекательную книгу о трилобитах. Он пришел в восторг от изображений исчезнувших существ, как правило весьма точных, и похихикал над теориями автора об их поведении, диете и репродуктивных процессах, поскольку тот в основном ошибался. Если Охряник сосредотачивался, он все еще мог вспомнить, как выглядели трилобиты в их первоначальном обиталище, как они плавали, словно креветки, как сражались на древнем океанском дне всевозможными хитиновыми копьями и как спаривались – будто два корабля, обменивающихся пушечным огнем ночью.
Но капитан хотела избавиться от назойливого сигнала тревоги, а он все еще не нашел его причину. Поэтому пилот вернулся к инструкциям.
Корабль был невероятно сложным. В нем имелись системы для очистки и хранения свежего воздуха, герметизации палуб, отвода избыточного тепла и холода, а также для направления энергии, вырабатываемой огромными корабельными батареями. Основной резерв мощности располагался под полом жилой палубы. Для изображения связанных с ним проводов, покрывающих стены и потолки, как сеть сосудов, требовалась сотня страниц со схемами и пояснениями. Охряник теперь знал, как дистанционно открыть главный люк; и что на корабле есть противотуманный сигнал. Он обнаружил, что усиленный носовой отсек можно использовать как таран, чтобы расколоть деревянный корпус надвое, и прочитал, сколько галлонов септика они могут вместить, прежде чем кораблю придется либо вернуться в порт приписки, либо обрушить на долину ливень из удобрений. И все же он так и не понял, какой из тысячи выключателей воздействует на писклявую сигнализацию и почему она вообще запищала. Он уже начал сомневаться, что когда-нибудь справится с этой задачей.
Едва не окосев от чтения информации про подходящие растворители для чистки ковров, Охряник перешел к новой главе в руководстве по эксплуатации – и сразу понял, что его поиски подошли к концу.
Он хихикнул над своим открытием и ткнул в страницу неказистого тома мягко светящимся пальцем. Встал и двинулся прочь от поста, ступая вдоль панелей управления, скользя взглядом вверх и вниз по рядам мигающих зеленых и янтарных глаз, пока не нашел его: маленький дроссель с медной ручкой в форме шмеля. Люлька дросселя имела три отмеченных положения: «ВЫКЛ», «ЗАРЯДКА» и «ВКЛ». Над ним висел датчик со спектральной полосой, переходящей из красного в зеленый. Игла дрожала глубоко в красной зоне. Он переключил управление с «ЗАРЯДКИ» на «ВКЛ», затем прислушался. Он стоял там, склонив голову набок, больше минуты, достаточно долго, чтобы убедиться, что разгадал тайну сводящей с ума тревоги.
Затем Охряник издал торжествующий возглас и, чтобы вознаградить себя, расстегнул китель, который надел по настоянию оленя. Он был как в тисках. Он расстегнул рубашку под кителем и радостно почесался сквозь тонкий жилет, натянутый на брюшке. Он уже собирался вернуться к руководству, чтобы продолжить чтение нового и увлекательного раздела, когда что-то на раме магновизора привлекло его внимание.