Король-паук

На первых порах прилив верноподданнических чувств был столь велик в депутатах, что стоило ему лишь намекнуть на что бы то ни было — и парламент уже готов был действовать. Граф Жан д’Арманьяк во второй раз в жизни оказался приговорённым к смертной казни; но он успел укрыться в Лектуре, игнорируя и короля, и парламент. Людовик не спешил брать город приступом, у него было много более неотложных дел, однако занял весь Верхний Арманьяк, каждую пядь земли за воротами столицы этого графства, предоставив самому графу довольствоваться положением узника, запертого на оставшемся островке своих прежде обширных владений, и стал ждать, пока время и постоянное истощение запасов окончательно подорвут силы мятежника.

Пьера де Брезе и Антуана де Шабанна он заключил в тюрьму, несмотря на все их протесты и уверения, что они никогда не проявляли нелояльности по отношению к нему, а скорее сохраняли верность покойному королю и теперь готовы с той же преданностью служить королю новому. Парламент, однако, послушно одобрил указ о заточении.

Реймским купцам, разорённым бургундцами, все потери были возмещены из казны. Соляной же налог оказался столь эффективным и мог бы так помочь в выкупе Соммы, что Людовик решил не отменять его.

Налог на соль, так же как налоги на уголь и вино, был крайне непопулярен. Все три проистекали из самых основ экономики: никто не может обойтись без соли, домашнего очага и вина. Однажды утром Людовик был разбужен запыхавшимся гонцом, примчавшимся от реймского прево с тревожным сообщением: на улицах города начались народные волнения, и одного из королевских сборщиков налогов побили камнями.

— Народные волнения? — изумился Людовик. — Но ведь простые люди — мои друзья! По крайней мере, я так считал.

Он избавил их от бургундского кровососа, который мог до бесконечности пить их кровь, и вот теперь они подняли против него бунт?! «Неужели они думают, что я могу оплачивать ежедневно сто тысяч ужинов, из десятка блюд каждый?»

Людовик решил подавить беспорядки до того, как примеру реймсцев последуют в других местах.

Он отправил гонца обратно к прево со строгим предписанием: «Мой добрый народ — это неразумные дети. Не следует жалеть кнута сейчас, чтобы в будущем не случилось нечто худшее. Зачинщиков должно считать изменниками, тех, кто им способствовал, — злоумышленниками. Поступите с ними сурово, как того требует закон. Но не трогайте тех, кто лишь слепо последовал за ними».

Закон действительно был суров, и прево действовал в соответствии с ним самым суровым образом. Именно тогда, впервые в царствование, осуждённым отрезали уши, а изменников, зашив в мешки, утопили. На мешках были нашиты лоскуты с надписью: «Да свершится королевское правосудие!» Около двадцати печальных «посылок» поплыли вниз по реке Ведь — такие крохотные на широкой водной глади, в то же время такие зловещие! Люди молча взирали на них. С тех пор волнений больше не было, и налог на соль выплачивали исправно. Людовик рассматривал свои действия как безличное возмездие. Они и вправду были таковыми по закону. Но вера короля в благоразумие простого люда была поколеблена. Раз они сами не в состоянии о себе позаботиться, он будет думать о них. Он — помазанник Божий, и совесть его спокойна. Лучше казнить двадцать вожаков взбунтовавшейся черни, чем поставить под угрозу благосостояние тысячи мирных торговцев, не говоря уже об опасности, которую представляли сто тысяч бургундцев для государства.

Воодушевлённый успехом энергичных мер, принятых в Реймсе, и неизменно памятуя о Сомме, Людовик распространил соляной налог на всю Францию. Однако вырученные на этом деньги нельзя было тотчас использовать для решения стратегически важной задачи выкупа городов. Граф Шарль де Мелюн, великий магистр Франции с безвольным подбородком, сообщил неприятную весть. В последние годы своего правления король Карл распоряжался казной, игнорируя трезвые советы Жака Кера и Ксенкуаня, и задолжал французской армии. Жалование солдатам следовало выплатить немедленно, в противном случае — Людовик вполне отдавал себе в этом отчёт — можно оказаться перед лицом предательства, возможно, даже бунта, подобного тому, который подняли жители Реймса. После того как из огромных поступлений в казну, которые обеспечивали новые налоги, вычли задержанную плату воинам, в нынешнем году о выкупе Соммы не могло быть и речи.

Косвенным образом восстание в Реймсе подтолкнуло Людовика к освобождению де Брезе и де Шабанна, ибо он вовсе не желал одновременно оказаться на ножах и с аристократией, и с простолюдинами. Де Шабанна король восстановил в правах, хоть никогда его и не любил, — тот был способным военачальником.

Для де Брезе же Людовик придумал остроумное наказание.

— Остров Джерси, прелестный уголок посреди Ла-Манша, нуждается в губернаторе, обладающем вашими талантами, — заявил он. — Правда, он принадлежит Англии, но англичанам теперь не до него. Идите и завоюйте Джерси для Франции, и знайте, что моё благорасположение пребудет с вами.