Король-паук

Говорят, что эту песенку написал бродячий поэт Франсуа Вийон, она слышала, что он — автор очень многих подобных песенок и стихов. Но никого не волновало, кто их пишет, их просто напевали, вот и всё. Они были не всегда приличными и отражали вкусы самые низкопробные. В тишине своего дворца герцог-архиепископ Реймский писал своим изящным слогом на латыни письма святому отцу с жалобами на непристойные стишки, умоляя обуздать поэтов вроде Франсуа Вийона. В ответ он получил от святого отца письмо, где красивым крупным почерком тот довольно нудно объяснял, что существуют гораздо более важные проблемы: христианство на Востоке медленно, но верно идёт к своему упадку, турки грозят напасть на Европу, и что было бы лучше, если бы его досточтимый брат по вере, принадлежавший галльской церкви, послужил бы человечеству, возглавив объединение Франции против неверных, вместо того чтобы растрачивать свои силы в борьбе против нищего уличного поэта. Далее он с горячностью заявлял, что король Карл, которому он посылал своё достаточно сдержанное благословение, мог бы содействовать объединению, отвергнув чудовищную Прагматику Бурже — обряд, угрожающий внести во французскую церковь такой же хаос, какой царил среди французских аристократов. Эта переписка не принесла никакого результата. Вийон продолжал сочинять свои непристойности, а Маргарита, сидя в одиночестве в своей библиотеке, писала нежные, полные тоски письма дофину. На этот раз он почему-то не отвечал ей.

Де Брезе внимательно за ней наблюдал. Неделя проходила за неделей, а он старался уловить перемены в её настроении. Маргарита никогда не смогла бы настолько замкнуться в себе, как королева. В другой обстановке её чувствительная натура могла бы проявить себя в какой-нибудь значительной деятельности, посвятить себя какому-то идеалу. В монастыре она стала бы святой. Если бы она была простолюдинкой, то из неё могла бы вырасти вторая Жанна д’Арк. Но здесь, где у неё не было никаких дел, не было ни обязанностей, ни детей, когда она проводила в одиночестве почти всё своё время, когда её природная энергия просто не находила выхода, настроение у неё часто менялось и бывало непредсказуемым. Чтение по-прежнему увлекало её, но если у юной девушки, почти ребёнка, чтение вызывало неясные грёзы, то теперь прочитанное рисовало в её воображении вполне земные картины. Её стихи также приобрели совсем другое качество. Однажды королева пришла в ужас, когда прочитала стихотворение, в котором та писала, что возлюбленный вспотел.

— Вспотел! — прошептала королева. — Моя дорогая, какое ужасное слово.

— Но ведь мужчины потеют, — ответила она. — Уж такими их создал Господь.

— Однако он сделал так, чтобы женщина этого не замечала или же просто отёрла его, ничего не говоря.

Переменчивый нрав толкнул Маргариту к другой крайности. Она разорвала стихотворение и выбросила обрывки в окно со слезами на глазах:

— Я — мерзкая, мерзкая, мерзкая!

Королева ласково обняла её.

— Ты очень милая. И самое прекрасное в тебе — это твоё сердце, в котором есть любовь и понимание того, в чём состоит долг королевы, который в шестнадцать миллионов раз тяжелее обязанностей любой обыкновенной женщины. Это население Франции. Это огромное количество твоих подданных, которые смотрят на тебя и любят тебя и ожидают от тебя, что ты будешь действовать во всём не как обычная женщина, а как королева.

— Я никогда не буду королевой.

— Чепуха. Король Карл не вечен. И я, к счастью, тоже.

Когда она в очередной раз пребывала в этом угрюмом настроении, когда жизнь ей казалась пустой и никчёмной, окружая её какой-то стеной и отделяя от всего остального мира, де Брезе подарил ей зеркало. Она в жизни не видела ничего подобного. До тех пор она, как и все знатные дамы, пользовалась красивым, но очень маленьким ручным зеркальцем из полированного металла, которое приходилось каждый день чистить. Подарок же де Брезе представлял собой лист безукоризненной чистоты венецианского стекла. Оно казалось прозрачным, как сам воздух, она робко дотронулась до него, настолько живым было отражение. Она боялась даже, что, дотронувшись до зеркала, она почувствует тепло человеческой плоти.

— Ой, — засмеялась она, как ребёнок, — я думала, мой палец пройдёт внутрь, как в воду! — Но вдруг она вспыхнула. — Но ведь я отражаюсь здесь вся — с ног до головы.

— Но именно такой и видят вас мужчины, — сказал де Брезе. — Было бы неразумно очаровательной женщине прятать от себя то, что видят и чем восхищаются другие.

— Оно такое прекрасное, господин де Брезе.

— Оно прекрасно, когда в нём отражается прекрасное, принцесса. — Тут он оставил её, предоставляя зеркалу творить своё волшебство. Она должна быть не похожа на других женщин, если это удивительное изобретение венецианцев не вызвало у неё ни малейшего тщеславия. Уходя, он как бы между прочим заметил:

— Сегодня днём я хочу пойти в литейную мастерскую, где льют пушки. Вашему высочеству, возможно, будет интересно увидеть, как делаются пушки.